Новые мелодии печальных оркестров (сборник)
Шрифт:
Даймонд Дик! – именно этим именем вздумалось назваться в десять лет тогдашней тоненькой черноглазой девочке.
– Я Даймонд Дик, и все тут, – настаивала она, – а кто будет звать меня по-другому, тот дурья башка.
– Юной барышне такое имя не к лицу, – возражала гувернантка. – Если уж хочешь имя как у мальчика, тогда почему бы не назваться Джорджем Вашингтоном?
– Потому что меня зовут Даймонд Дик, – терпеливо объясняла Дайана. – Не понятно разве? Пусть зовут меня Даймонд Дик, а не то у меня будет припадок – все тогда пожалеете.
Кончилось тем,
– Мисс Кэразерс, – говорила она глумливым тоном, – ну что за бутерброд без джема? Или вам по шее захотелось?
– Дайана! Я сию минуту расскажу все твоей матери!
– Да ну! – мрачно грозилась Дайана. – Вы что, заряд свинца схлопотать захотели?
Мисс Кэразерс беспокойно поправляла челку. Ей делалось немного не по себе.
– Хорошо, – говорила она неуверенно, – если тебе хочется вести себя как побродяжка…
Дайане этого хотелось. Экзерсисы, которые она совершала ежедневно на тротуаре, соседи принимали за новую разновидность игры в классики, меж тем на самом деле это было начальной отработкой «апаш-слауча». Преуспев в нем, Дайана стала выплывать на улицы Гринича шаткой походкой, лицо (половина скрыта за отцовской фетровой шляпой) дико кривлялось, туловище дергалось из стороны в сторону, плечи ходили ходуном – стоило на нее засмотреться, как у тебя начинала кружиться голова.
Поначалу это было смешно, однако, когда речь Дайаны расцвела чудными непонятными фразами, относящимися, по мнению самой девочки, к уголовному жаргону, родителям стало не до шуток. Прошло несколько лет, и Дайана еще больше усложнила положение, превратившись в красавицу – миниатюрную темноволосую красавицу с трагическими глазами и низким воркующим голосом.
Потом Америка вступила в войну, и Дайана, которой исполнилось восемнадцать, в составе подразделения продовольственной службы отплыла во Францию.
Прошлое осталось позади, все было забыто. Незадолго до подписания мира Дайана была упомянута в приказе о награждении – за стойкость под огнем неприятеля. И – что особенно порадовало ее мать – пронесся слух о ее помолвке с мистером Чарли Эбботом из Бостона и Бар-Харбора, «молодым авиатором, персоной заметной и весьма привлекательной».
Однако, встречая Дайану в Нью-Йорке, миссис Дики едва ли была готова увидеть в ней столь заметные перемены. В лимузине, направлявшемся к Гринич, она глядела на дочь изумленными глазами.
– Все вокруг тобой гордятся, Дайана. Дом просто завален цветами. Надо же: тебе всего девятнадцать, а ты столько всего повидала и столько всего совершила!
Из-под полей эффектной шафрановой шляпы глаза Дайаны следили за Пятой авеню,
– Война закончилась, – произнесла она странным голосом, словно это ей только-только пришло в голову.
– Да, – радостно подхватила ее мать, – и мы победили. Я никогда не сомневалась, что так и будет.
Она раздумывала, как лучше завести разговор о мистере Эбботе.
– А ты стала спокойней, – начала она на пробу. – По виду похоже, что тебя потянуло к размеренному существованию.
– Хочу этой осенью показаться в свете.
– Но я думала… – Миссис Дики осеклась и кашлянула. – Судя по слухам, я решила…
– Ну же, мама, продолжай. Что за слухи?
– Я слышала, что ты помолвлена с молодым Чарльзом Эбботом.
Дайана молчала, и ее мать нервно водила языком по губам, а заодно и вуали. Тишина в автомобиле начинала угнетать. Миссис Дики всегда побаивалась Дайаны и теперь стала опасаться, что зашла слишком далеко.
– Эти Эбботы из Бостона – такие милые люди, – решившись, робко заговорила она. – Я несколько раз встречалась с его матерью, она рассказывала, как он предан…
– Мама! – Холодный как лед голос Дайаны прервал ее мечтательные разглагольствования. – Уж не знаю, что и от кого ты там слышала, но я вовсе не помолвлена с Чарли Эбботом. И пожалуйста, больше не упоминай при мне эти слухи.
В ноябре состоялся дебют Дайаны в бальном зале отеля «Риц». В таком «введении во взрослую жизнь» заключалась некоторая ирония: Дайана в свои девятнадцать навидалась столько реальности, мужества, ужаса и боли, сколько не снилось напыщенным вдовам, что заселяли этот искусственный мирок.
Но Дайана была молода, а искусственный мирок манил ароматом орхидей, приятным, веселым снобизмом и оркестрами, творившими из жизненных печалей и размышлений новые мелодии. Всю ночь саксофоны плаксиво варьировали на все лады «Бил-стрит блюз», и пять сотен пар золотых и серебряных бальных туфель гоняли по паркету глянцевую пыль. В рассветный чайный час всегда находились комнаты, где эти медленные, сладкие пульсации длились и длились, а между тем то туда, то сюда приносило волной свежие лица, как розовые лепестки, стронутые с пола выдохами печальных труб.
Сезон катился, не отставала от него в этой сумеречной вселенной и Дайана, успевая за день на полдюжины свиданий с полудюжиной мужчин, засыпая не ранее рассветного часа – вечернее платье сброшено на полу у кровати, бисер и шифон в одной куче с умирающими орхидеями.
Год постепенно перешел в лето. Нью-Йорк поразила мода на ветрениц, юбки взлетели до самого некуда, печальные оркестры взялись за новые мелодии. На какое-то время красота Дайаны поддалась этому новому увлечению, как прежде вобрала в себя повышенный нервный тонус военных лет; однако нетрудно было заметить, что Дайана не поощряет ухаживаний, что при всей ее популярности никто не связывает ее имя с каким-либо мужским именем. «Случаев» ей выпадала добрая сотня, но, если увлечение перерастало в любовь, она спешила расстаться с поклонником раз и навсегда.