Новые мученики российские
Шрифт:
Первым допрашивался член Помгола, он же «ректор университета, имени Зиновьева» Канатчиков. Этот «ученый» в опровержение всего, что было признано даже в обвинительном акте, заявил совершенно неожиданно, что Помгол никогда ни на какие переговоры и компромиссы не шел, и что предложения митрополита сформулированные в его заявлениях, были с самого начала отвергнуты. Когда же защитник Гурович предъявил ему его собственное предшествующее показание (прямо обратное по содержанию тому, что свидетель только что заявил), Канатчиков, не смущаясь, объяснил, что у него «странно устроенная память: он, свидетель, человек — схематических построений; отдельных же фактов он никогда
Затем, в зал был введен свидетель Красницкий.
Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с тонкими бескровными губами, еще не старый человек (лет 40–45), в священнической рясе, решительными шагами, с вызывающим видом подошел к своему месту и начал свое «показание». И с каждым словом, с каждым звуком этого мерного, спокойного, резко-металлического голоса, над головами подсудимых все более сгущалась смертная тьма. Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный «судебный убийца», имевший своей задачей заполнить злостными инсинуациями и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, которая зияла в деле на месте доказательств. И надо сказать, что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Слова, исходившие из его змеевидных уст, были настоящей петлей, которую этот человек в рясе и с наперсным крестом, поочередно набрасывал на шею каждого из подсудимых. Ложь, сплетня, безответственные, но ядовитые характеристики, обвинения в контрреволюционных замыслах — все это было пущено в ход столпом «живой церкви».
Фигуры членов трибунала и самых обвинителей померкли на время перед Красницким. Даже их превосходил он в своем стремлении погубить подсудимых. Какое-то перевоплощение иуды… Как-то жутко и душно становилось в зале… Все — до трибунала и обвинителей включительно — опустили головы… Всем было не по себе.
Наконец, эта своего рода пытка окончилась. Красницкий сказал все, что считал нужным. Ни трибунал, ни обвинители — редкий случай — не поставили ему ни одного вопроса… Всем хотелось поскорее избавиться от присутствия этой кошмарной фигуры, — свободнее вздохнуть.
Но раздался голос защитника Гуровича. «Я желаю предложить несколько вопросов свидетелю Красницкому». Вооружившись кипой газет, оказавшихся «Епархиальными Ведомостями» за 1917 и 1918 годы, защитник спросил Красницкого, он ли является автором многих статей, напечатанных тогда в «Епархиальных Ведомостях» за подписью Красницкого и призывавших к возмущению против большевиков, чуть ли не к истреблению их.
Красницкий признал себя автором этих статей и собирался уже дать какие-то объяснения по поводу своей политической «метаморфозы», но был прерван председателем, нашедшим (немного поздно), что «все это не имеет отношения к делу».
Тем не менее, защите удалось еще раз осветить, с той же стороны, личность Красницкого. Воспользовавшись тем, что он очень много распространялся о «контрреволюционной кадетской партии», обвиняя чуть ли не все петроградское духовенство в «кадетизме», — защита предложила свидетелю вопрос, в чем же, по его мнению, сущность политической программы кадетов.
«Ведь вы разбираетесь в политических программах. Вы сами, ведь, принадлежали к одной партии. Вы, кажется, состояли членом Русского Собрания». — «Да». — «Не вы ли в декабре 1913 г. читали в этом собрании доклад «Об употреблении евреями христианской крови?» — «Да», — успел еще ответить растерявшийся Красницкий. Председатель вновь поспешил прийти к нему на помощь запретом продолжать допрос в этом направлении.
Но дело было уже сделано. Фигура
Больше он в зале не появлялся.
Следующим был допрошен священник Боярский, один из подписавших указанное выше заявление в «Правде» от 24 марта и впоследствии (после процесса) присоединившийся к «живой церкви».
Этот свидетель обманул ожидания обвинителей и трибунала. От него видимо ожидали показаний в роде данных Красницким, но вместо этого он представил трибуналу горячую апологию митрополита, произведшую тем большее впечатление, что свидетель — опытный оратор и популярный проповедник. Трибунал и обвинители, не ожидавшие такого «сюрприза», не стеснялись проявлять в разных формах свое недовольство свидетелем при постановке ему дополнительных вопросов, но Боярский стойко держался на своей позиции.
Это недовольство перешло в нескрываемую ярость, когда следующий свидетель, профессор технологического института Егоров, еще более усилил впечатление, произведенное предшествующим свидетелем, осветив во всех подробностях историю переговоров митрополита с Помголом (Егоров был одним из представителей митрополита) и в конец разрушил своим правдивым рассказом все выводы по сему предмету обвинительного акта.
Ожесточение обвинителей и трибунала было так велико, что председатель, резко оборвав свидетеля до окончания его показания, объявил совершенно неожиданно перерыв на несколько минут.
Люди, искушенные в таинствах советской юстиции, предрекли, что такой перерыв «не к добру» и что «что-то готовится».
Предсказания эти оправдались. Трибунал минут через 10 возвратился и предоставил слово обвинителю Смирнову, который заявил, что, так как из показания Егорова с ясностью вытекает, что он — единомышленник и «пособник» митрополита, то Смирнов предъявляет к свидетелю соответствующее обвинение, ходатайствуя о «приобщении» Егорова к числу подсудимых по данному делу и о немедленном заключении его под стражу.
Хотя все и ожидали «чего-то», но случившееся превзошло ожидания. В публике изумление и знаки негодования.
Я.С. Гурович просит слова и, превратившись в защитника Егорова, произносит речь, смысл которой сводится к тому, что в данном случае налицо несомненная попытка со стороны обвинения терроризировать неугодных ему свидетелей, что во всем том, что сказал Егоров, нет никаких данных которые могли бы быть обращены против него (да и сам обвинитель не указывает этих данных, настолько, по-видимому, он заранее уверен в успехе своего требования), и что согласие трибунала с предложением обвинителя будет, по существу, равносильно уничтожению элементарнейшего права подсудимых защищаться свидетельскими показаниями.
Трибунал удалился «на совещание» и, возвратившись через несколько минут, провозгласил резолюцию об удовлетворении предложения обвинителя, с тем, что о Егорове должно быть возбуждено особое дело. Егоров тут же был арестован.
Легко себе представить, что пережили и перечувствовали, узнав об этом инциденте, остальные свидетели той же группы, в особенности вызванные по почину защиты. К счастью для них, трибунал «усек» список свидетелей, освободив этих лиц от допроса. Вместо них, потянулись нескончаемой вереницей — милиционеры, агенты ЧК и т. п., свидетельствовавшие об обстоятельствах, при которых тот или иной подсудимый (главным образом, из числа уличных бунтарей) были задержаны.