Новые мученики российские
Шрифт:
Другая, вызываемая давлением обстоятельств, необходимая предпосылка к пожертвованию церковных ценностей, должна была, по его мнению, заключаться в народном контроле над расходованием всего пожертвованного. В основе всех происшедших до петроградских изъятий бунтов было не нежелание спасти какой бы то ни было ценой погибающих от голода людей, — но глубокое недоверие к ненавистной власти. Население заранее было убеждено, что, вторгаясь грубейшим образом в сферу интимнейших чувств верующих, отнимая у них то, что украшало храмы и богослужения, — большевики в то же время ни единого гроша из отнятого не передадут по объявленному назначению. Удивляться такому, хотя бы и утрированному, недоверию не приходится. Власть его вполне заслужила.
На этой
Кроме того, для митрополита существовало еще одно препятствие к исполнению требований власти (в той резкой форме, в какой они предъявлялись), — препятствие, которое, при известной постановке вопроса, для него было непреодолимым. Благословить насильственное изъятие церковных предметов он не мог, ибо считал такое насилие кощунством. Если бы власть настаивала на принудительном характере изъятия, то ему оставалось бы лишь отойти в сторону, не скрывая своих воззрений как православного иерарха на насилие в данном случае. Это вряд ли содействовало бы умиротворению умов, как бы митрополит ни настаивал на необходимости пассивного, спокойного отношения к распоряжениям власти (а он это неоднократно говорил, проповедовал и циркулярно сообщал подчиненным ему лицам).
Впрочем, даже благословение митрополитом насильственного изъятия не изменило бы положения: в результате митрополит лишь потерял бы свой духовный авторитет и, следовательно, возник бы полный произвол стихийного негодования верующих масс…
Иное дело — благословить пожертвование.
Делая это, он только исполнил бы свой прямой пастырский долг.
Суть тут не в «формальных нюансах». Большая разница была по существу. При согласии власти на «пожертвование» и на «контроль», — отпадало основание к недоверию со стороны масс, и на первый план выступало возвышенное стремление помочь голодающим. Тогда народ радостно (как предполагал митрополит) отзовется на призыв своего духовного водителя, тогда его пастырский голос будет действительно авторитетным, и все совершится мирно и благополучно.
Все это было, конечно, не столько «требованиями» или «условиями» (митрополит отлично понимал, что ни о какой борьбе и речи быть не может), — сколько пожеланиями, в осуществимость которых он верил, — тем более, что считал это выгодным и для власти, которая, как представлялось его не искушенному политикой уму, должна была стремиться к безболезненному проведению изъятия. Ведь что «изъятие», что «пожертвование», рассуждал он, по существу — одно и то же. Власть получит все то, что ей нужно. А между тем от того или иного внешнего подхода к этому вопросу зависело мирное или кровавое разрешение такового.
Несомненно, что ко всему указанному выше у митрополита примешивались еще мечты, свойственные его идеалистическому настроению. Суровая действительность не мешала ему грезить о предстоящем чудном зрелище. Ему представлялся всенародный жертвенный подвиг во всей его неописуемой внешней и внутренней красоте; ярко освещенные храмы, переполненные молящимися, огромный общий душевный подъем; трогательное умиление на всех лицах в сознании величия совершаемого… Церковь, в лице верных детей своих, предводимая духовенством, радостно отдающая все для спасения братьев, приемлющая с готовностью внешнюю нищету ради духовного обогащения… В результате — не одоление Церкви, а наоборот, неожиданная ее победа… Если такие мечтания представляли тоже своего рода «политику» — то, надо признать, такую, которая, конечно, ничего общего с политикой земной не имела.
Все эти прекрасные грезы были, увы, вскоре безжалостно растоптаны грядущими событиями…
II
Петроградский совет, по-видимому, недостаточно был посвящен в глубокие политические расчеты московского центра. Петроградская власть
Члены комиссии Помгола (помощи голодающим) при Петроградском совете начали «кампанию по изъятию» с неоднократных визитов в Правление Общества Православных Приходов. Придавая этому учреждению большое значение (весьма преувеличенное) в смысле влияния на верующие массы, члены Помгола стремились, сообща с Правлением, выработать такой порядок отдачи ценностей, который был бы наиболее приемлемым для этих масс. Со своей стороны, Правление, оказавшееся неожиданно для самого себя в роли посредника между населением и властью, проявило весьма большую уступчивость. Оно еще более чем члены Помгола, боялось стихийных беспорядков и кровавых осложнений. Смягчить, насколько удастся, формы изъятия, не затрагивать, по возможности, религиозных чувств населения — к этому сводились, в сущности, все пожелания Правления, и в этом отношении вначале оно встретило известный отклик в среде Помгола. Митрополит находился в курсе переговоров.
Наконец 5 марта 1922 г. митрополит получил официальное приглашение пожаловать на завтра в Помгол для участия в выработке порядка исполнения декретов о церковных ценностях. 6 марта митрополит явился в Смольный в сопровождении нескольких лиц (в числе коих находился бывший присяж. поверен. и юрисконсульт лавры — Иван Михайлович Ковшогов, впоследствии убитый вместе с митрополитом). Владыка представил комиссии Помгола собственноручно им написанное и подписанное заявление. В этой бумаге, изложенной в весьма корректном тоне, указывалось на то: а) что Церковь готова пожертвовать для спасения голодающих все свое достояние; б) что для успокоения верующих необходимо, однако, чтобы они сознавали жертвенный, добровольный характер этого акта; в) что для той же цели нужно, чтобы в контроле над расходованием церковных ценностей участвовали представители от верующих.
В конце своего заявления владыка указывал, что если, паче чаяния, изъятие будет носить насильственный характер, то он благословить на это свою паству не может.
Наоборот, по пастырскому своему долгу, он должен будет осудить всякое активное содействие к такому изъятию. При этом митрополит ссылается на тут же процитированные им каноны.
Митрополит встретил в Помголе, как это удостоверяется и в обвинительном акте, самый благожелательный прием. Выставленные им предложения даже не обсуждались детально, до такой степени они казались явно приемлемыми. Общее настроение было настолько светлым, что митрополит встал, благословил всех и со слезами сказал, что, если так, то он собственными руками снимет ризу с образа Казанской Богоматери и отдаст ее на голодающих братьев.
На другой и на третий день в разных газетах (в том числе московских «Известиях») появились сообщения о состоявшемся соглашении. Газетные заметки были составлены в тоне, благоприятном для митрополита и в целом для Петроградского духовенства, которое, дескать, обнаружило искреннее желание выполнить свой гражданский долг и т. д.
Но, увы, вся эта иллюзия соглашения рассеялась весьма быстро. Московский центр, по-видимому, остался недоволен Петроградским советом, не уразумевшим истинных целей похода «пролетариата» на церковные ценности. Перспектива изъятия по добровольному соглашению с духовенством, пожалуй, увеличила бы престиж последнего, что вовсе не улыбалось московским политикам. Не соглашение, а раскол, не примирение, а война. Таков был лозунг, о котором не догадался недальновидный Петроградский Помгол.