Новые небеса

Завацкая Яна

Тилл как-то рассказал ему про гэйна, вот так же попавшего в плен и сломанного в атрайде... Едва обретя относительную свободу, парень покончил с собой. Не в Медиане -- на самом деле убить себя в Медиане не так-то просто; убил себя на Тверди, повесился в своей новенькой роскошной квартирке. Не стал создавать маки. Оружие против Дейтроса. Как видно, сознательно под пыткой придумал себе такой вот выход... Странно даже, что такое редко бывает. Ни самому Тиллу в свое время, ни Холену такое не приходило в голову. Чтобы это понять, надо вырасти в Дейтросе, кожей

впитать отвращение, с детства внушаемое к самоубийству. Это при том, что "убить себя, чтобы не попасть в плен" вовсе не считается грехом. Формально. Но такие ситуации бывают крайне редко, а случаи, когда человек убивает себя от слабости, депрессии, глупости, по пьянству... в Дейтросе к этому принято относиться с ужасом. Омерзением.

Да и сложно это слишком -- согласиться, переступить через предательство, а потом...

Видно, у большинства людей мозг не способен на такие финты.

– Можно к тебе?
– белокурая девица в полупрозрачной накидке опустилась на стул рядом с Холеном. Та самая, запарковавшая машину одновременно с ним. Взгляд художника мгновенно выделил тонкую выпуклость скул, идеальный абрис лица, нежный пушок на щеке, рекламно большие глаза с искусно выполненными ресницами, налет профессионализма во взгляде и выражении.

Девушка была маленькая, хрупкая, и это притягивало. Дарайки обычно очень высокие.

– Скучаешь?

– Что тебе заказать?
– вопросом ответил Холен. Он знал, что встать сейчас сможет лишь с трудом. Но какая разница? Рефлексы гэйна давно угасли. Девица ткнула в меню бриллиантово сверкающим разноцветным ногтем. Холен помахал официантке. Девица придвинулась ближе.

– Как тебя зовут?
– спросил он, положив руку ей на предплечье.

– Гивейя.

Имя было ненастоящее, но какая разница. Он назвал свое. Когда официантка принесла ликер с шариком мороженого, Холен ощущал тело дарайки совсем рядом, Гивейя буквально притиснулась к нему бедром. Она слишком напориста; Холену стало не по себе. Возбуждение схлынуло. Пить меньше надо. Алкоголь слишком расслабил мышцы. Холен ощутил запах духов, смешанный с пряным -- не то пот, не то дезодорант; он видел темные подкрашенные соски, едва прикрытые прозрачной тканью, он знал, что все будет так же, как уже было, было не раз -- и внезапно его затошнило. Он отодвинулся. Видно, поняв, дарайка коротко вздохнула.

– Ты дейтрин?

– Да. Не видно, что ли?

– Видно, но мало ли...
– она занялась своим ликером, - ты симпатичный.

– Ты тоже, - великодушно сказал Холен. Он знал, что будет дальше: они поговорят немного и начнут обниматься. Поедут к нему или снимут здесь кабинет. Они переспят. Он оставит немного денег. Она не профессионалка, она просто любит приключения. Но деньги не помешают. Возбуждение в конце концов придет, никуда не денется. У Гивейи наверняка большой опыт и пройденный курс обучения за плечами.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать, - сказала она, - может, тебе еще идентификатор предъявить?

– Нет, зачем... мне просто интересно. Ты училась

в интеграционной?

– Я закончила классическую. В прошлом году, - сообщила девица. Холен посмотрел на нее с некоторым уважением. Не дура. В этом проблема вангали -- секс-то с ними феерический бывает, только вот получается -- как с живой резиновой куклой. А здесь -- человек.

– Молодец... а дальше ты куда хочешь?

– Скучный ты, дейтрин...
– буркнула девица, - ну на художника я учусь. Дизайнер рекламы.

Холену вдруг стало интересно. Он отодвинул бокал.

– А ты знаешь, и я ведь тоже художник... был. А почему ты решила? Рисовать любила в детстве?

– Ну я умею. Чего. Хорошая специальность, кусок хлеба...
– девушка дернула плечиком, - а чего ты из Дейтроса свалил?

– Так получилось, - сказал Холен. Большинство дейтринов здесь -- эмигранты. Пусть она и дальше принимает его за такого. Не рассказывать же...

– А что, у вас там правда за анекдоты расстреливают?

– Чего?

– Ну говорят, кто-нибудь там пошутит не так, и того... Верс...

– Бред какой-то, - сказал Холен, - хочешь еще ликера?

– Давай. Нет, давай ананасовый... А почему ты говоришь -- был художником? А сейчас кем работаешь?

– Да так, в оборонной промышленности, - неохотно сказал Холен. Помолчал и добавил, - потому что я давно уже не художник. Не могу. У тебя так бывало -- что не можешь?

– А чего там не мочь?

Ананасовый ликер был прозрачным, золотисто-желтым, и лампа над столом отражаясь, плавала в нем, как луна.

– Трудно объяснить. Но без этого жить... очень тяжело... ты бы смогла?

– А чего там не смочь?

Глаза полнились недоумением, но вот что оттуда ушло -- профессиональное выражение. Холен вздохнул.

– Не могу я тебе это объяснить... ты, видно, другой художник. Слушай, а вот скажи -- неужели человек должен быть героем? Можно от него этого требовать?

– Нет, конечно. А от вас там требуют, что ли?

– Да, - Холен кивнул, - нас там этому учат. Но не у всех получается.

– Ну и маразм там у вас, - искренне сказала Гивейя.

– Да. Ну не всех заставляют, нет... Но если ты, например, художник... вообще -- гэйн. Понимаешь?

– А ты был гэйном, что ли?!

– Да. Пятнадцать лет, - признался он. Девушка вздрогнула и чуть отодвинулась.

– Да ты не бойся... я уже давно оттуда ушел.

– И что, от вас требовали быть героями?

– Наверное, все-таки нет, - задумчиво сказал Холен, - не требовали. Но понимаешь... просто так получается. Никто не требует. Вот сейчас же от меня никто ничего такого не требует. Вернее... я не знаю, кто это требует! Но получается так, что действительно: для того, чтобы просто творить, надо быть героем. Нельзя быть обычным, простым человеком. Недостаточно. Надо быть героем. Слушай, Гива, скажи мне, разве это справедливо?

– Не знаю, - сказала она. Холен посмотрел на девушку. Она же ничего не понимает. Зачем он ее грузит вообще?