Новые приключения искателей сокровищ
Шрифт:
После этого никто из нас не разговаривал с Арчибальдом.
Освальд бросился за водопроводчиком, и таково было его пламенное красноречие, что водопроводчик действительно пришёл. Потом Освальд с Дикки дождались отца, а когда тот вернулся, проводили его в кабинет, и там Освальд сказал то, о чем братья заранее договорились:
– Отец, нам очень жаль, но один из нас перерезал трубу на чердаке. Если ты заставишь нас рассказать еще что-нибудь, это будет нечестно. Мы очень сожалеем, но, пожалуйста, не спрашивай, кто это сделал.
Отец с обеспокоенным видом закусил ус.
– Освальд привел водопроводчика, и тот сейчас занимается
– Как, черт возьми, вы забрались на чердак? – спросил отец.
И тут, конечно, заветная тайна веревочной лестницы была раскрыта.
Нам никогда не запрещали мастерить веревочные лестницы и забираться на чердак, но мы не пытались смягчить гнев отца напоминанием об этом. Все равно оправдываться было бы бесполезно, нам оставалось только держаться.
Наказание за наше преступление было самым ужасным: нам запретили идти на вечеринку к миссис Лесли. А Арчибальд туда собрался, ведь когда отец спросил его, принимал ли он участие в деле с трубой, тот ответил: «Нет». Не могу подобрать по-настоящему нужных, мужественных и достойных слов, чтобы высказать все, что я думаю о бессердечном кузене.
Мы сдержали слово и перестали с ним разговаривать. Наверное, отец подумал, что мы завидуем тому, что Арчибальд пойдет на вечеринку с волшебными фонарями, а мы нет. Хуже всего приходилось Ноэлю, который знал: нас наказали за его поступок. Он ласкался к нам и пытался писать для нас стихи, но чувствовал себя таким несчастным, что даже не мог сочинять. Отправившись на кухню, он забрался на колени к Джейн и сказал, что у него болит голова.
На следующий день должна была состояться вечеринка, и мы погрузились в уныние. Арчибальд достал свой итонский костюм, приготовил чистую рубашку и пару ярких шелковых носков в красный горошек, а потом отправился в ванную.
Ноэль и Джейн тем временем шептались на лестнице.
Потом Ноэль присоединился к нам, а Джейн поднялась наверх, постучала в дверь ванной и сказала:
– Вот мыло, мастер Арчибальд. Сегодня я его не положила.
Он открыл дверь и протянул руку.
– Минуточку, – сказала Джейн, – у меня тут еще кое-что.
Тем временем газ по всему дому сделался синим, а после погас. Мы затаили дыхание.
– Вот, – сказала Джейн, – вкладываю мыло вам в руку. Я спущусь, выключу горелки и посмотрю, что там с газом. Но вы можете опоздать, сэр. На вашем месте я бы помылась в темноте. Осмелюсь предположить, газ загорится снова минут через пять-десять, а сейчас уже пять часов.
Пяти еще не было, и, конечно, ей не следовало врать, но ведь вранье пошло на пользу делу.
Ноэль, спотыкаясь, в темноте поднялся по лестнице, а когда вернулся, прошептал:
– Я повернул маленькую белую фарфоровую ручку, которая запирает дверь ванной снаружи.
Вода бурлила и шипела в трубах ванной комнаты, свет не зажигался. Отец и дядя еще не вернулись – счастливое обстоятельство.
– Тише! – сказал Ноэль. – Просто подождите.
Мы все сидели на лестнице и ждали.
– Пока не спрашивайте ни о чем, – прошептал Ноэль. – Сами все увидите, только подождите.
Мы ждали, а газ все не зажигался.
Наконец Арчибальд попытался выйти – наверное, решил, что уже чистый – но дверь оказалась заперта. Он пинал ее, стучал, вопил, а мы ликовали.
Наконец Ноэль забарабанил в дверь и закричал в замочную скважину:
– Если мы тебя выпустим, разрешишь рассказать о тебе и о трубах? Мы никому не скажем,
Он долго упрямился, но в конце концов согласился.
– Я никогда больше не приеду в ваш мерзкий дом, – проревел он в замочную скважину, – поэтому будь по-вашему!
– Включите газовые горелки, – сказал Освальд, как всегда предусмотрительный, хотя тогда он еще не знал прекрасной истины.
Ноэль нараспев велел:
– Зажигайте!
Джейн так и сделала, и, когда на лестничной площадке загорелся свет, Ноэль повернул ручку ванной. Арчибальд вышел в своем индийском красно-желтом халате, которым так бахвалился. Мы думали, он появится с красным от ярости лицом, или с белым от гнева, или с пурпурным от смешанных чувств, но вы не представляете, что почувствовали мы сами (я даже не знаю, как это описать), когда увидели, что он не красный, белый или пурпурный, а черный! Он смахивал на иссиня-черного негра. Лицо и руки были все в черных и синих полосах, как и ноги, видневшиеся между индийским халатом и турецкими туфлями.
У многих из нас вырвался возглас:
– Потрясно!
– Чего уставились? – спросил Арчибальд.
Мы промолчали, скорее от удивления, а не из сдержанности. Но Джейн насмешливо ответила:
– Тцтц! Вы думали, я даю вам мыло, а это была темно-синяя несмываемая краска из Мейплза. [3]
Она поднесла к лицу Арчибальда зеркало, и тот увидел глубину своей темной синевы.
Вы можете подумать, что мы покатились со смеху при виде того, каким он стал черно-синим, но мы не смеялись. Наступила завороженная тишина. Я знаю, что Освальду стало как-то не по себе.
3
Мейплз – большой магазин в Лондоне.
Арчибальду хватило одного внимательного взгляда в зеркало; он бросился в свою комнату и заперся на задвижку.
– Не пойдет он ни на какую вечеринку, – сказала Джейн и побежала вниз по лестнице.
Мы так и не узнали, что ей рассказал Ноэль. Он младше и слабее нас с Дорой и Дикки, и мы решили – лучше его не спрашивать.
Освальд, Дикки и особенно Эйч-Оу уверяли: так Арчибальду и надо, но спустя некоторое время Дора спросила Ноэля, не будет ли он возражать, если она попытается смыть часть краски с нашего нелюбимого кузена, и Ноэль ответил, что не возражает.
Но краска ничем не смывалась, и, когда отец вернулся домой, случился ужасный скандал. Он сказал – мы опозорили себя и забыли о законе гостеприимства. Мы хорошо всё поняли и терпеливо снесли нагоняй. Я не говорю, что мы, как мученики, пострадали за честь нашего дома и из-за верности данному слову, нет, я говорю только, что мы очень хорошо всё уяснили и не заикнулись о мерзком поведении нашего гостя, которое и подтолкнуло поэта Ноэля к дикой и отчаянной мести.
Но кто-то все же рассказал отцу об истинных причинах случившегося. Скорее всего, Джейн. А знаете, почему мы не приставали к Ноэлю с расспросами? Потому что тем вечером отец зашел к нам и сказал, что теперь он нас понимает и мы не вели себя плохо, за исключением разве что человека, разрезавшего трубу зубилом. Да и этот поступок, сказал отец, был скорее глупостью, чем озорством. Возможно, кузену послужит уроком то, что его покрасили в синий цвет.