Новые приключения в Стране Литературных Героев

Рассадин Станислав Борисович

Гена. Да вот тут мне одно письмо попалось... Потом объясню!

Сэм (покладисто). Потом, так потом. Будь по-вашему... Эй, любезные!

Едут в молчании, пока вдруг, разом их не обступает шум разноголосой толпы.

А ну, лошадки, поживей! Ножками, ножками! А ну!.. И народу же в этом самом королевстве! Эй, господа, дорогу, дорогу! Люди по делу едут, понимать надо! Чего под колеса лезешь? Тебе, тебе говорю, шляпа! Ну да, с пером, какая же еще? Дорогу!

Сирано де Бержерак.

Покуда не треснул наш мир пополам, Не

мы уступаем дорогу, а нам!.. Дорогу, дорогу гасконцам! Мы юга родного сыны! Мы все под полуденным солнцем И с солнцем в крови рождены!

Сэм. Эка невидаль, гасконцы! То-то и беда: столько вас развелось, что бедной лошадке ступить некуда!

Гена. Да погодите вы! Это же он! Тот, кто нам нужен! Вот здорово!.. Простите, пожалуйста, но мне так приятно, что я вас встретил!

Сирано.

И мне, коли уж вы готовы извиниться! Вы, сударь, вежливы. Не то что ваш возница! Представиться позвольте: Сирано Де Бержерак...

Гена(от радости нечаянно угодил и в размер стиха и в риф­му). Я знаю вас! Давно! Мы как раз вас-то и ищем. Понимае­те, какое дело: нам тут надо кое-что выяснить насчет одного поэта...

Сирано.

Поэта? Он, выходит, мой собрат? Ни слова больше: я помочь вам рад!

Гена. Нет, вы все-таки послушайте. Я вам письмо прочту от Гали Трусовой из Казани. Вот: «Кюхля очень много терпел от насмешек. Во-первых, многие его не признавали за поэ­та. Во-вторых, злились на то, что он горячий, несдержан­ный. В-третьих, смеялись над его внешностью, над длинным но­сом...»

Сирано.

Над носом?

(Горько смеется.)

Как вы в хитростях неловки! Советую вам приобресть сноровки! Что там за Кюхля? Для чего уловки? Меня не проведете все равно. Мой нос велик – сие неоспоримо, Но Бержерак живет без псевдонима, Без маски, без убежища, без грима... Ведь это – про меня? Про Сирано?

Гена. Так я и знал, что вы про себя подумаете! Только, честное слово, письмо не про вас. Оно про другого поэта, и мы хотим, чтобы вы...

Сирано (с готовностью).

Чтоб я помог? Извольте, господа! Я в путь готов...

(Деловито.)

Когда же? И куда?

Гена. Да в книгу, где про этого поэта, про Кюхельбекера, говорится! В общем, если вы не против, садитесь в наш Дили­жанс... вот тут вам поудобней будет... и... Мистер Уэллер, вперед!

Сэм. Нно, мои резвые! Красавцы!..

Лошади вовсю стараются оправдать похвалу своего кучера, и вот мы уже у цели. Даже слышим голоса двух подружек... Впрочем, нет, одной. Эта одна, Софочка Греч, персонаж повести Тынянова «Кюхля», так разговорчива, что словеч­ка не дает вставить своей подруге, как та ни старается ее пе­ребить.

Софочка. Ах, ма шер! Что у нас вчера было! Опять урод приходил... Ах, что же тут

непонятного? Ну, Кюхельбекер этот противный, я его всегда так называю. Вообрази, стихи свои читал! Папенька нам страшные глаза делает, а он ничего не видит, читает. Папенька совсем мало его слушал, а когда тот кончил, сказал: «Ах, это бесподобно у вас вышло!» Тот обрадовался, а папенька даже и не слушал!.. Нет, нет, молчи, я еще не все рассказала! За обедом урод задумался, я ему и говорю: «Мсье Кюхельбекер, отчего вы сегодня рассеянны?» А он, вообрази... ха-ха-ха... ох, не могу, ма шер... А он: «Мерси, говорит, мадам, я совершенно сыт!» Я со смеху умерла!..

Сирано (мрачно).

Урод... Увы, и я с таким клеймом знаком... А кто это здесь мелет языком?

Гена. Да так, ничего особенного. Дочка одного издателя...

Софочка. С этим уродом, ма шер, у нас в доме скандал за скандалом! Тант Элиз, та прямо заявила папеньке, что жить больше в доме не будет, если так будет продолжаться. Все из-за урода. Скандалит с Фаддеем Венедиктовичем... ну да, ну да, с Булгариным, я знаю, что ты его знаешь. Ты мне рта раскрыть не даешь, ма шер! Фаддею над ним подшутить вздумалось. А тот преобидчивый! Фаддей говорит: «Вы, Вильгельм Карлович, уже десять лет как не изменяетесь, ругали меня в прошлом году, а нынче опять ругаете. Юношеский пыл у вас играет». Ну и похло­пал его по коленке. Урод вылупил на него глаза... вот этак... или нет, вот так... и отвечает: «И изменяться и изменять не мое ре­месло»... Ну да, ну да, я знаю, что ты хочешь сказать, не пере­бивай меня! Ну да, про Фаддея все это потихоньку говорят, да что ж из того?.. Словом, Фаддей даже чубук уронил и хрипит ему: «На что вы намекаете?» А тот покраснел и говорит: «Не на­мекаю, а прямо говорю, что измена мнениям и людям – ремесло дурное». Фаддей даже заплакал, слезы у него показались, и гово­рит: «Неужели вы, Вильгельм Карлович, меня изменником счи­таете?» А тот... Да погоди же, ма шер, куда ты? Я и словечка сказать не успела! Ма шер, ма шер!..

Голос ее стремительно удаляется: подруга, вероятно, такая же говорунья, не выдержала собственного вынужденного молчания и сбежала.

Сирано.

Ого, да он к тому ж еще бретер! Язык его, как лезвие, остер. Как славно он разделался со вздором! Нет, право, хват, кто что ни говори... Совсем, как я, вы помните, с актером, С пузатым и бездарным Монфлери...

Гена. Конечно, помню! Вы тогда этого самого Монфлери здорово отщелкали – он аж со сцены убежал от страха... Только, если правду говорить, Булгарин куда похуже вашего Монфлери будет. Вы про него еще не все знаете...

Сирано.

Не знал, скорее, но постиг мгновенно, Едва лишь было сказано: «Измена...»

Гена. А, поняли? Ну да! Этот Булгарин, он такой негодяй! На Пушкина доносы писал, представляете? Его все хорошие люди презирали, только многие все-таки боялись, а Кюхельбе­кер – видали как? И вообще...

Но договорить ему не удается. Раздается быстрый звук при­ближающихся шагов – кажется, по нему одному можно по­нять, что этот человек чем-то насмерть перепуган, – и слы­шится дрожащий голос.

Голос. Господа! Господа! Молю вас о защите! Об убежи­ще! Вы позволите спрятаться в вашей карете?

Сэм. Это вам, сударь, не карета! Карет – сотни тысяч, а наш Почтовый Дилижанс один!.. Да вы-то сами кто будете? И от кого же прятаться надумали?