Новые стихотворения

Рильке Райнер Мария

ИЗ КНИГИ «ЧАСОСЛОВ»

ИЗ «КНИГИ МОНАШЕСКОЙ ЖИЗНИ»

И час этот пробил, ясен и строг, и металлом коснулся меня. Я дрожу. И знаю: теперь бы я смог дать пластический образ дня. Здесь ничто без меня не завершено и ничто не успело стать. И мой взгляд все светлее — ему дано этот мир, как невесту, обнять. Даже малая вещь для меня хороша и в картине моей цветет на сияющем фоне, — и чья-то душа, с нею встретившись, оживет. (Т. Сильман)

* * *

Столетье

сдвинулось. Мне слышен шум глухой, с страницы исполинской рвется ветер взлета, она божественной, твоей, моей испещрена рукой, в бездонной высоте, неведомый — ее листает кто-то. Уже страницы новой край намечен, на ней еще должно все появиться. Безмолвно силы расправляют плечи и сумрачно друг другу смотрят в лица. (Н. Монахов)

* * *

Из Слова твоего читаю эту быль, Из свитка мудрых мановений твоей руки — она вокруг творений, их обтекая, нежно изгибалась. Звучало громко — жить, а умирать— шепталось, и слово бытьгремело, как прилив. Но смерти час рожден убийством был. И пропасть в мироздании раздалась. И прянул взрыв и голоса мгновенно раздробил, — они едва-едва собрались тебя назвать, тебя позвать, мост через пропасти великий — намеки в речи их с тех пор одни остались — блики: мерцанье древнего именованья. (Н. Монахов)

ИЗ «КНИГИ ПАЛОМНИЧЕСТВА»

Нет без тебя мне жизни на земле. Утрачу слух — я все равно услышу, очей лишусь — еще ясней увижу. Без ног я догоню тебя во мгле. Отрежь язык — я поклянусь губами. Сломай мне руки — сердцем обниму. Разбей мне сердце. Мозг мой будет биться навстречу милосердью твоему. А если вдруг меня охватит пламя и я в огне любви твоей сгорю — тебя в потоке крови растворю. (А. Немировский)

* * *

Душа моя, как некая жена, снопы Твои увязывает днем, весь день, как Руфь, Ноэмии сноха, на ниве труженица, а потом, как свечереет, входит в водоем, омоется, нарядится и в дом идет к Тебе, когда все смолкло в нем, и ставит яства с медом и вином у ног твоих усердна и тиха. А кликнешь в полночь — сердца не тая, она в ответ: Я — Руфь, слуга твоя. Простри же над слугой своей крыла: ведь Ты — наследник. И спит у ног Твоих душа моя, от крови божией она тепла и до зари не покидает сна. Она — как Руфь. Как некая жена. (С. Петров)

* * *

Ведь Ты — наследник. Сын бывает с детства рабом наследства. И как сады — сыны. Ведь ты наследник. (С. Петров)

* * *

И в наследьи зелены сады былые с синей тишиной развалин неба. Луг с росой и лета, вещающие солнцем слово света, и весны жалобные, как приветы, наплаканные

молодой женой. Наследуй пышных осеней наряды, как поэтические благостыни. Бочком к тебе прижаться будут рады все зимы, как сиротские пустыни. Тебе в наследство и Казань, и Рим, Флоренция с Венецией, а к ним и Лавра Троицкая, и тот монастырь, что в Киеве разросся вглубь и вширь, уйдя под землю в сумрак богомольный. Тебе в наследство град первопрестольный — Москва с великой думой колокольной, языков речь и звук волынки вольной, как жемчугом, твои усыплют дни. (С. Петров)

* * *

Ты старый, темный, закоптелый и волосы Твои — как дым. Свое незримо правишь дело, седой кузнец годам седым. У наковальни век свой целый стоишь, великий, нелюдим. И в праздник у Тебя дела — Ты меч ковать не перестанешь, его без устали чеканишь, да станет сталь его светла. Когда все пьяны, сонны, сыты и смолкли жернов и пила, то слышно нам, как в те часы Ты махаешь молотом сердито, гремя во все колокола. Ты не учился, мастер вещий, а сразу молот взял и клещи и сам в себе обрел права. Ты — нам неведомый заезжий, о ком то робко шепчут вещи, а то набатом бьет молва. (С. Петров)

* * *

Дом одинокий, на краю села — как во вселенной у ее конца. Дорога постояла у сельца и снова в ночь тихонько побрела. Сельцо всего лишь робкий переход, меж двух пространств оно чего-то ждет, — не тропка, а дорога вдоль окон. И кто из дому странствовать уйдет, в пути, быть может, смерти обречен. (С. Петров)

* * *

Все станет вновь великим и могучим. Деревья снова вознесутся к тучам, к возделанным полям прольются воды, и будут снова по тенистым кручам свободные селиться скотоводы. Церквей не будет, бога задавивших, его оплакавших и затравивших, чтоб он, как зверь израненный, затих. Дома откроются как можно шире, и жертвенность опять родится в мире — в твоих поступках и в делах моих. С потусторонним больше не играя и смерть не выставляя напоказ, служа земному, о земном мечтая, достойно встретим свой последний час. (Т. Сильман)

* * *

Уж рдеет барбарис, и ароматом увядших астр так тяжко дышит сад. Тот, кто на склоне лета не богат, тому уж никогда не быть богатым. И кто под тяжестью прикрытых век не ощутит игры вечерних бликов, и ропота ночных глубинных рек, и в нем самом рождающихся ликов, — тот конченный, тот старый человек. И день его — зиянье пустоты, и ложью все к нему обращено. И ты — господь. И будто камень — ты, его влекущий медленно на дно. (Т. Сильман)