Новые встречи
Шрифт:
Высокий тополь рядом со скамейкой загораживал ее от света фонаря. Позади сплошной стеной тянулись кусты.
Виден был только мост. Оставаясь незамеченным, Борис мог хорошо видеть каждого, кто там проходил.
Посидев минут десять, он собрался было уйти, но тут услышал чей-то говор и решил подождать. Посередине моста шли трое. Борис отодвинулся в тень и притаился, чтобы не обнаружить себя. В одном из мужчин — в белом костюме — он узнал Аспаруха Беглишки, в другом — Гатю, третий был незнаком. Борис даже вздрогнул, увидев компанию, но через мгновенье пришел в себя — зачем ему прятаться от людей?
Незнакомый чуть прихрамывал и опирался на палку. Борис силился вспомнить, где он его видел, и никак не мог. Это еще больше разожгло его любопытство. Он встал и двинулся к мосту. Мужчины уже поднимались друг за другом по крутой аллее, ведущей к вилле Виктории. Как видно, будут там ночевать.
Борис громко позвал:
— Аспарух!.. Беглишки!..
Все трое разом остановились и обернулись в его сторону.
— Аспарух… Ты что, не видишь меня? Это же я, я… Борис!
Никто ему не ответил. Борис поспешил к ним, но Аспарух и Гатю быстро скрылись за поворотом аллеи, а незнакомец, махнув палкой, сказал:
— Вы ошиблись, товарищ! Обознались!
Борис долго стоял посреди дороги, не в силах понять, действительно ли он ошибся или ему морочат голову. Он даже подосадовал на себя, что поторопился окликнуть их.
Может, он и впрямь обознался?
Все-таки это были Аспарух и Гатю! Наверняка! Только почему они убежали? Почему не отозвались?
Борис был явно взволнован. Он торопливо перешел мост, пересек новый парк и еще издали увидел, что ресторан закрыт. Это сильно огорчило его — так хотелось выпить пива и совсем не хотелось идти к Сокеровым. Среди всех знакомых Сокеровы были ему едва ли не самыми чужими и самыми неприятными.
Хозяева еще не спали. Бориса встретила госпожа Сокерова, кокетливо одетая, не терявшая, как видно, надежды казаться соблазнительной. Борис не обратил на неё внимания. Пробормотав «добрый вечер», он поспешил в комнату, указанную ему любезной хозяйкой.
Сквозь стеклянную дверь он увидел в гостиной двух мужчин, кейфовавших за низеньким круглым столиком. Борис сразу узнал Сокерова, своего хозяина, хотя не виделся с ним давно; второго, сидевшего спиной, не мог узнать. Борис кивнул, здороваясь с Сокеровым; в этот момент гость обернулся, и Борис встретился взглядом с Филиппом Славковым. Так неприятна была эта неожиданная встреча, что Бориса бросило в дрожь. «Где же Гита? — подумал он. — Привела любовника в квартиру, веселенькая история!» И ревность огненной волной снова хлынула ему в голову, затуманила сознание, лишила рассудка.
Он быстро вошел в комнату, зажег свет и отыскал взглядом Гиту. Полураздетая, она лежала на постели с недовольным видом — ждала его.
— Это настоящее безобразие с твоей стороны, Борка! — накинулась она с упреками. — Как ты можешь так запаздывать? Оставляешь меня одну на целый вечер!
— Ладно, ладно, — оборвал ее Борис. — Нечего притворяться! Что делает этот кот в гостиной?
— Какой кот?
— Не прикидывайся дурочкой.
— Борка! — негодующе воскликнула Гита. — Ты продолжаешь нахальничать!.. Забыл, что у Мими день рожденья? Госпожа Сокерова обиделась всерьез!
— Ничей день рожденья меня не интересует… Кто тут был?
— Все были… Полно народу… Подтрунивали насчет того, что я одна, а мне и вправду было очень горько!
Борис искоса взглянул на нее.
— Бедняжка! Одна-одинешенька.
Затем подошел к окну и спросил, стоя к ней спиной:
— Кто был еще? Беглишки, Гатю?.. Эти тоже были?
— Только что ушли.
— А еще? Был еще кто-нибудь?
— Всякие… Незнакомые… Господин Мантажиев из Софии. Специально по случаю дня рожденья Мими приехал… С большим уважением относится к хозяину, да и сам такой обходительный, добрый… Не зря с ним носятся!
— Кто он такой, этот Мантажиев?
— Он пел «Милая родина», советские песни и какие-то арии…
Борис промолчал.
— Мы играли в «шутки амура», в разные другие игры, — рассказывала Гита. — А тебя все нет и нет… Мне было так неудобно… Может, у тебя опять какой-нибудь флирт?.. Все мне твердят, что ты человек опасный.
Борис уже не слушал, что она говорила. «Почему они убежали? Почему не отозвались? Считают ниже своего достоинства разговаривать со мной? Что я теперь для них?» До него долетел голос Гиты:
— Ложись, а то мне рано на работу.
— И мне на работу, — ответил он и начал раздеваться, не сводя глаз с темного открытого окна, обращенного в сторону притихшего города.
24
В эту ночь вопреки уверениям Мантажиева, что ничего плохого не случилось, Аспарух Беглишки не мог уснуть. Нечистая совесть подсказывала, что его ждет куча неприятностей, если он вовремя не примет мер.
Сколь ни удобной казалась сейчас политическая обстановка, предвещавшая счастливое развитие событий, все же страховой агент не в меру прыток со своими листовками, да еще составленными
Несмотря на то что окно было распахнуто настежь, в мансардной комнатушке было душно. Обычно к концу августа жара спадала, но нынешнему засушливому и бесплодному лету, казалось, не будет конца. Большую часть времени Аспарух проводил внизу в приятной болтовне с Вики, потягивая ледяной сироп; наведывался и к Сокеровым, где его угощали розовым вареньем и сиропом с кусочками льда, который он любил помешивать в стакане серебряной ложечкой, забавляясь, как ребенок. Да, все относились к нему с уважением, старались предупреждать его желания и не выводить из себя, зная, на что он способен в гневе. Только Мантажиев, этот легкомысленный повеса, не считался с его характером. Вот уже несколько лет подряд, точнее сказать, с тех пор, как Аспарух поселился в этом городе, не было случая, чтобы страховой агент, навестив его при очередной служебной поездке в эти края, не развертывал перед ним картины предстоящих переворотов и политических катастроф. А в последнее время начал надоедать ему с листовками, уговаривая сочинять их вместе, так как у Аспаруха-де «острое перо». Но и листовки, и болтовню, и песни, которые пел Мантажиев (ему внушили, что у него замечательный баритон), — все это Аспарух был способен переносить, не насилуя себя, — певческая мания даже забавляла его, — если бы не страх перед тюрьмой, не боязнь того, что в один прекрасный день протянется чья-то рука и схватит его за шиворот. Страх, это изобретение палачей, исчадие нечистой совести, внезапно появляющееся в преддверии славы, это зачатие подлости и предательства, порождающее безумие и месть, — страх, одинаковый во все времена, сейчас сковывал волю Беглишки и целую ночь не давал ему покоя. Аспарух вертелся в постели и поглядывал на кушетку, где безмятежно спал Мантажиев.
Аспарух ценил Мантажиева, они были старые друзья, хотя страховой агент был несколькими годами моложе. Аспаруха восхищал фанатизм Мантажиева, жаждавшего гибели коммунистов. Аспарух одобрял его бредовые идеи. Мантажиев рисовал знаки свастики на дверях и почтовых ящиках в тех домах, куда приходил с предложением застраховать жизнь и имущество, — Аспарух поощрял его в этом. Мантажиев настоятельно советовал проникать в государственные и кооперативные предприятия, чтобы разрушать их изнутри, — Аспарух и тут поддерживал дружка. Увлекали его и «пасхальные митинги», на которых неугомонный Мантажиев неизменно появлялся со свечой и красным яичком в руках. Аспарух был однажды на таком митинге в Софии, видел, как богомольцы обходили вокруг храма с зажженными свечами в обступавшем их со всех сторон таинственном полумраке и обменивались красными яичками. Тогда Аспарух многое узнал, в том числе и новость, что «наследник», совершая поездку по Греции, интересовался Болгарией. Что же его интересовало? В глазах богомольцев — бывших офицеров, фабрикантов и их прислужников — отражалось пламя свечей, как не угасшие еще надежды. Одни плакали от радости, другие пожимали друг другу руки и целовались, затаив тоску изголодавшихся волков. Какое множество свечей! Словно безвременники расцвели на площади. Горят тускло, а поглядеть на них сверху — будто золото плавится. Из сердца сами собой рвутся рыдания. На такой вот пасхальной заутрене побывал Аспарух. И весь год потом Мантажиев напоминал ему про этот «парад зажженных свечей» и настоятельно советовал устроить нечто подобное в провинции. «Боже упаси!» — содрогнулся Аспарух. Как это он соберет возле церкви ткачей и ткачих, токарей и кузнецов, кожевников и сапожников? Целый завод у церкви, а он, Аспарух Беглишки, выступает впереди всех с зажженной свечой в руке… «Да ты с ума сошел, Мантажиев, — сказал Аспарух, — совсем не знаешь провинции. Легко вам там в Софии. Соберетесь возле «Александра Невского» с бору по сосенке, пройдете по улице и рассыплетесь в темноте — я не я, и лошадь не моя… Нет, приятель, тут тебе не София! Извини, на такой риск я не пойду!» Мантажиев согласился с ним, но от затеи с листовками не отказался: он сам будет сочинять их при условии, что распространять в провинции станет кто-то другой. Вообразил себя хитрее Аспаруха! Против этого-то и восставал Аспарух, когда на глаза ему показывался старый приятель, приезжавший из Софии с неизменной сумкой страхового агента и кучей новостей, верных и неверных.