Новый директор
Шрифт:
— С добрым утром, Волохов!
— С добрым… — с усмешкой просипел юноша и покосился на окно.
Подавляющее большинство дел, которые вел Константин Семенович, были о воровстве, но не профессионального характера. Воровство как результат порочного воспитания… Выпили. Не хватило: обокрали соседнюю квартиру… Или: гуляли, хотелось выпить, денег не было и сняли с прохожего часы… На днях он закончил дело трех молодых людей. Ночью они взломали решетку окна кладовой при столовой и украли несколько бутылок вина, ящик изюму, консервы, сироп, папиросы… Затем устроили грандиозный «выпивон». И всё в таком духе. Крадут
— Ну как, Волохов, будем сегодня разговаривать с фокусами или без фокусов? — спросил Константин Семенович.
— Ладно. Чего уж там… давайте.
— Меня интересуют некоторые подробности вашей биографии…
— А у меня нет никакой автобиографии. Родился, вырос и живу. Вот и всё. В партиях не состоял, на фронте не воевал, родственников за границей не имею, под судом состоял один раз, по глупости, — насмешливо и вяло перечислил Волохов.
— Отца своего вы знаете?
Волохов подумал, снял кепку, пальцами расправил спутанные волосы и вздохнул:
— Нет, не знаю. Да и знать не хочу. Таких гадов давить надо, как вошей…
— А вам никто не говорил, что вы очень похожи на отца?
— Как это похож?
— Внешне похожи, — объяснил Константин Семенович и прибавил: — Портретное сходство.
— А вы его видели, что ли?
— Я вам вчера сказал Волохов, что если я о чем-нибудь говорю, то значит — точно знаю.
— Чудно… Откуда вы можете знать?
— А что в этом невероятного? Дети часто похожи на своих родителей.
— Я не про то…
Сегодня Волохов держался менее грубо и не так подозрительно. О чем он задумался после вопроса об отце, угадать было трудно, Константин Семенович не торопил его и дал возможность подумать.
— Как вы намерены жить дальше, Волохов? — Спросил он.
— Не ваша забота. Жил и жить буду.
— Как же не моя забота? Видите вот, приходится с вами возиться… протоколы писать.
— За то вам и деньги платят. А что вы вдруг о моей жизни забеспокоились?
— Просто так, по-человечески. Смотрел на вас, и стало мне немного завидно и досадно.
— Нашли кому завидовать!
— Вы молоды. Вам еще долго жить, а мне значительно больше лет… Потому и позавидовал. А досадно стало потому, что вы так идиотски, так бесполезно тратите свою жизнь.
— Кто как умеет, — неопределенно проговорил Блин.
— Вы еще только начинаете жить, а по существу уже и кончили.
— Ну да…
— Вам не выбраться из этого болота, Волохов. Вы по уши завязли… И мне кажется, что среди ваших знакомых не найдется
Сонная муть исчезла, глаза Волохова ожили. В них снова появились подозрительность и недоверие, Константин Семенович чувствовал, что слова его не пропадают, что они больно бьют по самолюбию юноши и откладываются где-то в глубине его сознания. Кто знает, может быть, не сейчас, не завтра, но когда-нибудь они всплывут и заставят человека задуматься. Для этого, пожалуй, понадобится случай, от которого обычно седеют люди, нужно событие, что потрясло бы искалеченную душу…
— Значит, я, по-вашему, человек конченый? — скривив губы, спросил Волохов после минутного молчания.
— По-моему, да. Вы сами себе выбрали линию жизни и упрямо на ней стоите. Жить за счет других!
— А вы докажите.
— Хорошо. Что вы делали в прошлую субботу поздно вечером?
— А что я делал? Я уж не помню.
— Хотите, я вам напомню?
— А ну?
— Обокрали пьяного. Или, как вы выражаетесь — «накололи бухаря».
— Загнули… Вон куда загнули… Да я в прошлую субботу за город уезжал.
— Волохов! Вот его часы и пропуск. — Константин Семенович выложил на стол часы и документ. — Вспомните «Приморский» ресторан… Не надо считать нас за дурачков, а себя слишком умным. Ничего хорошего из этого не будет. И лучше говорить правду. Вы же человек опытный и знаете, что чистосердечное раскаяние смягчает вину… Знаете об этом?
— Слышал.
— Ну вот. Зачем вам был нужен пропуск на завод?
— Да просто так… Ну, попал под руку, не успел выбросить, сунул в карман.
— А потом?
— Что потом?
— Потом куда сунули? В комод зачем спрятали?
— А куда его деть?
— А хотя бы выбросить. На улице или дома в мусор… Наконец, в почтовый ящик опустить.
— Не успел.
— Полторы недели прошло — и не успели. Это ложь. Ну как, будете говорить правду?
— Вы мне политику не шейте… Я тут ни при чем! — вдруг раздражился Волохов. — Наколол я бухаря! Верно, было такое дело. Не помню, в субботу это было или в воскресенье… И всё! А на кой… мне пропуск!
— Вам он, может быть, и не нужен. Этому легко поверить… Ну, а кому-нибудь другому? — глядя в упор на Гошку Блина, спросил Горюнов. — Почему вы молчите?
— А что говорить… Сказал раз, и амба! — твердо ответил Гошка.
— Сколько денег вы взяли у Капитонова?
— Сто рублей… или чуть побольше.
— Точнее не помните?
— Была одна бумажка в сто рублей, а потом мелочь. Пятерка, две трешки и рублей — штуки три.
— Так я и запишу: сто четырнадцать рублей. Одежду снимали?
— Нет.
— Кто вам помогал?
— А чего тут помогать. Он сам напросился… раззява!
Прошло минут пять, пока Константин Семенович записал признание Волохова. За это время вернулся Алексей Николаевич с толстой папкой бумаг и, устроившись за своим столом, занялся изучением какого-то дела.
— Прочитайте, Волохов, и распишитесь, — предложил Константин Семенович, передавая протокол.
— Фамилию подписать?
— Здесь, на первой странице, внизу фамилию, а на другой, где кончается текст, — напишите: «С моих слов записано правильно», — и тоже подпишитесь.