Новый Франц Фердинанд
Шрифт:
– Вот встретишь своего мужчину и поймешь. Ты уже ничего не сможешь поделать, будешь сидеть у телефона и ежеминутно проверять сообщения. А если вы будете вместе, потеряешь любой контроль над собой – не сможешь притворяться гордой. Захочешь варить ему борщ и стирать носки, – блондинка хмыкнула. – А, может даже, ходить на хоккей.
– Носки еще куда ни шло, но хоккей? Никогда!
– Не хоккей – значит, будет что-нибудь другое, – ответила Лена, расчесывая волосы. – Ты сколько банок забираешь себе?
– Штук шесть? Давай пополам?
– Хорошо.
– Ну и ладно. Ты только оставь мне вещи в агентстве, а я сделаю все, как надо.
В вагоне метро Яна клевала носом. Чтобы не проехать свою станцию, она стала мысленно спорить с Леной. Нет, ни за что она бы не смогла расстаться со своими интересами ради кого-то.
Но какие, собственно, у нее интересы? Университет был лишь переходным периодом, необходимым, чтобы обосноваться в Москве. Спорт? Нет. Если не считать, что иногда, после банки пива, ей нравилось смотреть трансляции турниров по фехтованию. Музыка? Пожалуй. Но кто не любит хорошую музыку?
Литература? Ей больше нравилась публицистика и статьи о теориях заговора, чем существенные жанры, а в поэзию она так и не втянулась, несмотря на временную одержимость преподавателем с филфака.
Получается, встреть она мужчину своей мечты, ей даже терять нечего.
«Болванка, вот ты кто. Ты просто абсорбируешь окружающих, а сама из себя ничего не представляешь», – подумала Яна, подавив зевок.
Гусеница вагонов неслась под ногами и мыслями сотен других людей. Яна вспомнила ночь, когда повстречала Филиппа.
После сцены на улице они отправились выпить с его приятелями, и ей показалось, что он сам не может терпеть их дольше пяти минут. Оба они были чужие на этом празднике жизни, который Филипп назвал «словесной оргией». Еще бы – стихи были дрянь.
Спустя пару рюмок они решили, что неплохой идеей станет продолжительная и бесцельная поездка на трамвае. Лишь на остановке им стало ясно, что трамваи уже не ходят, и тогда Яна предложила поехать и пересчитать все башни Кремля.
Через двадцать минут она узнала, что Филипп обожал Pink Floyd, время от времени перечитывал «Преступление и наказание», и страдал от аллергии. Возможно, что именно из-за этого у него была привычка потирать переносицу.
Они сразу нашли общий язык, и, потихоньку, она забыла, как начинался вечер.
– Мне кажется, их меньше, чем двадцать, – сказал Филипп, когда они вышли из метро.
– А мне кажется, больше!
– Представь, во время войны здесь на стенах были нарисованы окна. Окна! Ну кто станет жить в таком большом доме?
– Дом настолько большой, насколько большой у него хозяин.
– Думаю, ты права. Хотя, это немного
Глаза Филиппа выдавали его усталость. Он подавил зевок и продолжил:
– Не уверен, что мы сможем обойти весь Кремль… Давай я провожу тебя домой, а инспектировать главный символ страны мы будем в следующий раз?
– Думаешь, я выдам тебе свой адрес?
– Боишься, что я буду тебя преследовать? – засмеялся он. – Даже если бы и хотел, то не смог бы. У меня совсем нет свободного времени. Сегодняшний вечер – большое исключение. Это причина, по которой меня бросают девушки.
– Во множественном числе. Значит, их было, примерно, как башен у Кремля?
– Скорее, столько же, сколько у него звезд.
– Так нечестно, я понятия не имею, сколько у него звезд.
Яна никогда не задавалась вопросом, почему он так и не связался с ней – ни разу в течение года. Но теперь она поняла, что это всего лишь было подтверждением его слов: он действительно занят.
– Попробуйте новый вкус! Здравствуйте, попробуйте новый вкус сухариков, – повторяла Яна на следующий день.
В комбинезоне из джинсы она была похожа на мультипликационного персонажа, и люди улыбались ей чаще, чем накануне.
Она размышляла о том, чтобы раздобыть себе подобный наряд для повседневной носки, когда около нее снова раздался голос Филиппа:
– А в переднике было лучше.
5 глава
Их было так много, что я не знала, куда отвести взгляд.
Длинные и широкие словно блюдца объективы целились на мое заплаканное лицо. К некоторым из этих гигантских подзорных труб были прикреплены листочки белой бумаги, предназначенные для рассеивания света. Маячили, словно мотыльки.
Мария нарочито бережно обхватила меня за плечи и провела к выходу на летное поле, в то время как группа людей с рюкзаками на плечах преследовала нас задом-наперед, – пятясь, и щелкая затворами.
По приезду на аэродром моя новая знакомая из верхов протянула мне теплое пальто и темный платок из кружева. Теперь мой костюм был полностью завершенным.
«Вдова», – говорило черное платье, «вдова», – кричали опухшие глаза, и каждый мой шаг теперь был движением женщины, потерявшей свою половину.
В ту ночь взлетно-посадочная полоса стала декорацией для невероятно напряженной и не раз отработанной сцены.
То, с какой выверенной готовностью были выстроены телекамеры, то, как торжественно смотрелся военный оркестр, как нарядно блестели в свете местных прожекторов солдатские сапоги, напоминало мне вступление к какой-то опере, когда массовка движется хаотично, но в итоге подстраивается в единый ритм. Отнюдь не действительность, в которой в эту минуту существовала я.