Новый Михаил
Шрифт:
Горшков глубоко вздохнул и покосился на Кованько. Тот нехотя кивнул.
— Если мы вылетим в течении часа, то, если все пойдет хорошо, мы будем в Могилеве незадолго до сумерек. Но предупреждаю еще раз — это полет на пределе возможностей корабля. Горючего должно хватить, но впритык. И есть шанс, что либо не хватит горючего, либо, не дай Бог, откажут двигатели и нам придется совершить вынужденную посадку. Если будет куда. А в этом случае вы рискуете оказаться далеко от дорог и связи. Да и вообще аэропланы иногда имеют свойство падать. Так что подумайте еще раз.
Я усмехнулся.
— Будем считать, что
— Хорошо, Ваше Императорское Высочество, тогда я начинаю предполетную подготовку и мы максимально разгружаем машину. Вас двое летит?
Я посмотрел на Джонсона. Тот кивнул.
— Да, двое.
— Тогда готовьтесь к полету. Идемте, мы подберем для вас летное обмундирование…
Императорский телеграф в Ставке верховного главнокомандующего.
Телеграмма N Р/39921
152 слов
Подана в Петрограде 27 февраля 1917 г.12 ч. 40 м.
Получена в Ставке 26 февраля 1917 г.13 ч. 12 м.
Д [ействующая] армия, Ставка верховного главнокомандующего.
ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ
Занятия Государственной думой указом ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА прерваны до апреля. Точка. Последний оплот порядка устранен. Точка. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. Точка. На войска гарнизона надежды нет. Точка. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Точка. Убивают офицеров. Точка. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и Государственной думе. Точка. Гражданская война началась и разгорается. Точка. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ во вчерашней телеграмме.
Повелите в отмену Вашего высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Точка. Возвестите безотлагательно эти меры высочайшим манифестом. Точка. Государь, не медлите. Точка. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии — неминуемо. Точка. От имени всей России прошу, Ваше величество, об исполнении изложенного. Точка. Час, решающий судьбу Вашу и Родины, настал. Точка. Завтра может быть уже поздно.
Председатель Государственной думы Родзянко.
ГДЕ-ТО МЕЖДУ ГАТЧИНОЙ И МОГИЛЕВОМ 27 февраля (12 марта) 1917 года.
Внизу проплывал февраль 1917 года. Заснеженные поля чередовались с черными массивами лесов. Иногда в это чередование разбавляли русла покрытых льдом рек или проплешины деревень. Попадались и города. Хотя, по меркам двадцать первого века такие населенные пункты тянули скорее на гордое наименование «поселок городского типа». Застроенные, в основном, малоэтажными домами и тем, что в советские времена именовалось «частным сектором» — множеством небольших, как правило, деревянных строений. Но вот церквей было ощутимо больше.
Горшков выбрал маршрут, при котором наш «Муромец» на завершающем
Летим уж часа два. Грохот двигателей лишил возможности продолжать разговоры. Поэтому почти все время уходит на созерцание красот внизу и на размышления.
На меня «Илья Муромец» особого впечатления не произвел. Ну, такая вот большая этажерка в три десятка метров, ну четыре двигателя со странными, на мой взгляд, винтами в две лопасти. Ну и что? Видел я его в хронике еще в наше время.
Зато потом, когда это чудо техники загрохотало двигателями, я понял, что видео несколько отличается от реальности. Четыре винта молотили воздух, как бешеные и грохот стоял, мама не горюй. А уж когда мы взлетели… Я понял, почему местные летчики так тепло одеваются. Сквозняк был отнюдь не легкий. Да и вообще, данная конструкция весь полет поскрипывала так, что поначалу вызывало мое беспокойство. Но увидев, что никто по этому поводу не дергается, решил не обращать на это внимания. Зато, как мне с гордостью рассказали, салон «Муромца» отапливался за счет выхлопных газов внутренней пары двигателей, которые по трубкам отдавали тепло экипажу и пассажирам. Ветряной генератор снабжал нас электричеством, а кроме того, на этом чуде техники был даже туалет! В общем, это был аэробус начала двадцатого века.
И еще одно его роднило с аэробусом моего времени — парашютов не предусматривалось. Да и другого варианта не было.
Об этом меня проинформировал лично Кованько, который нас провожал до аэроплана. Посетовав на то, что он вынужден давать добро на столь опасный перелет он, как бы промежду прочим, сказал:
— Вот если бы летели на «Гиганте», то я был бы куда спокойнее.
И я, заглотив наживку, тут же спросил:
— На «Гиганте»?
Усмехнувшись в бороду, Кованько показал на гигантский ангар в отдалении.
— Что это?
— Дирижабль. Дирижабль «Гигант». На нем бы вы долетели без проблем. И не только в Могилев.
Я запнулся. Явно был какой–то подвох. Кованько хитро на меня поглядывал.
Осторожно интересуюсь:
— Так в чем же дело?
— А дело в том, Ваше Императорское Высочество, что нем не отпускают нам водород. Говорят, что полеты на дирижаблях опасны.
— А ваше мнение?
— А я думаю, что дирижабль в сто раз безопаснее аэроплана. Если конечно по нему не стрелять. Да и то, если заменить водород гелием, то дирижабль обставит аэроплан по всем показателям. Но гелия в России нет, а водород нам не дают. И придется вам лететь на этой замечательной машине. — Кованько похлопал по фюзеляжу «Муромца». — А у него радиус действия куда меньше.
Мои воспоминания прервало появление внизу еще одного городишка. Судя по всему железнодорожного узла. Дернул за рукав проходившего мимо бортмеханика и вопросительно показал вниз.
Тот кивнул и прокричал:
— Станция Дно!
Станция Дно. Вот значит, как переплетается история. Я лечу над станцией Дно на встречу с царем, который послезавтра застрянет на этой самой станции, обложенный мятежниками, как волк флажками. Гримаса судьбы.
ПЕТРОГРАД 27 февраля (12 марта) 1917 года.