Новый Мир (№ 1 2000)
Шрифт:
— Молоток, Илюха! — горячо одобрил поступок сына отец. — Я тоже стукачей ненавижу.
— Оказалось, араб не выдавал…
— Ошибся, бывает, — понимающе кивнул Печенкин.
— Девушка повесилась в полицейском участке на колготках.
— Повесилась? Ага, что дальше было?
— Спустя некоторое время, — продолжил секретарь — референт, — у них была дискуссия на тему: «За что я люблю свою страну?» Илья сказал, что ненавидит свою страну.
— Россию? — удивился Печенкин.
— Россию. «Как можно любить страну,
Владимир Иванович усмехнулся:
— А почему они нам тогда об этом не сообщили?
— Видимо, не хотели выносить сор из избы… — высказал предположение Прибыловский.
— Знаю я, какой сор… Деньги мои… Что еще?
— Выпускной реферат Ильи по экономике назывался «Развитие нового капитализма в России».
— Название интересное, — одобрил Печенкин.
— Эпиграф интересный: «Горе тому, кто без меры обогащает себя не своим, надолго ли?»
— Это кто сказал?
— Это из Библии.
— Там так написано?
— Возможно. Вообще Илья серьезно увлекался религией, ходил в церковь, собирался принять католичество. Но после экскурсии в Аушвайц его богоискательство прекратилось.
— Аушвайц?
— Освенцим, — перевел Прибыловский.
— Ну и что? — не понимал Владимир Иванович. — Освенцим знаю, ну и что?
Прибыловский пожал плечами.
Печенкин помолчал, соображая, но так, похоже, и не сообразил.
— Еще что?
— Еще о реферате… — продолжил свой конфиденциальный доклад Прибыловский. — Илья делает там следующий вывод: новые русские собственники должны вернуть, как он говорит, награбленное, как он говорит — народу.
— А если я не захочу? — прямо спросил Печенкин.
Прибыловский опустил глаза:
— Тогда народ применит силу. Там так написано.
Владимир Иванович улыбнулся:
— А я ему треугольнички рисовал… Лечили от желтухи, оказалось — китаец. И что он за этот реферат получил?
— Шесть баллов. Это у них высшая оценка. Дело в том, что преподаватель экономики Джереми Маркс…
— Как, говоришь? — перебил секретаря Печенкин.
— Маркс.
— Маркс! — громко, во весь голос, повторил Печенкин, так что докладчик замолчал, и все члены совета директоров стали внимательно смотреть на шефа.
Печенкин поднялся с кресла и обратился неведомо к кому:
— Где — то я слышал уже эту фамилию? А Энгельса у них нет? Я, значит, большие деньги им платил, а они моего сына учили, как мне башку свернуть? Маркс…
— Он уже уволен, — успел вставить Прибыловский.
— Уволен! Ха! Уволен… Да за такие дела на него, гада, солнцевских зарядить! Маркс, блин… — И, сунув руки в карманы, Владимир Иванович нервно заходил по кабинету.
— Левые идеи вновь входят на Западе в моду, — попытался объяснить Прибыловский.
— На Западе в моду, а у нас в морду! — закричал Печенкин. — Прямо в морду они у нас входят!
И быстро пошел
— Слушай, Уралов, а что это на тебе за тюбетейка?
Уралов улыбнулся и объяснил:
— Это не тюбетейка, а кипа! Ко мне папа из Израиля приехал. Надел и попросил не снимать.
Печенкин долго смотрел на Уралова, пребывая в каком — то усталом отупении, но, сделав над собой усилие, вышел из этого состояния, улыбнулся и, уже садясь в свое кресло, одобрил:
— Молодец, Уралов! Папу надо слушать.
Заседание совета директоров продолжилось.
Глава тринадцатая
Я НАУЧУ ТЕБЯ ДЕСЯТИ УДАРАМ
Картина была явно комическая и страшноватая: прохожие на тротуаре останавливались, машины на проезжей части тормозили. Илья шел по центральной улице Придонска — улице Ленина — и с детским упоением ел мороженое в вафельном стаканчике, а в это время его охраняли. Впереди шел рыжий охранник в темных очках, сзади еще один здоровяк, за ним — одним колесом по проезжей части, а другим по тротуару — медленно полз «субурбан», за затемненными стеклами которого мутно светился Седой.
Мороженое почти растаяло, подтекало снизу, и Илья с удовольствием слизывал выступающие белые капли. Наконец он закончил, вытер губы и ладони носовым платком и посмотрел по сторонам, размышляя, куда дальше направить свои стопы. Но в этот момент из «субурбана» выскочил Седой, семеня, подбежал к Илье и спросил — официально и язвительно:
— Ну что, нагулялись, Илья Владимирович? Домой? До мамочки?
Илья перевел свой внимательный озабоченный взгляд на главного телохранителя и, склонив голову набок, задал неожиданный вопрос:
— А какую мы дадим вам кличку?
— Какую кличку? — раздраженно отмахнулся Седой. — Садитесь в машину.
— Вы забыли, что я вас завербовал? — с улыбкой напомнил Илья.
— Ты меня не вербовал, — огрызнулся Седой.
— Стоит только моей маме узнать, что вы меня потеряли…
— Кроме мамы есть еще и папа, — перебил его Седой и приказал: — В машину, Иваныч до трех отпустил.
— «Седой»! Как вам?
— Садись в машину! — требовал Седой.
— А пароль?
— Сам не сядешь — посадим!
— Есть такой пароль, что если я его назову, то вы меня сразу отпустите, — неожиданно высказался Илья.
— Нет такого пароля. Садись в машину!
— Есть. Спорим на мороженое! — Илья явно издевался.
— В машину! — прорычал Седой и уже взял Илью за локоть, чтобы потащить его к «субурбану», как молодой человек проговорил вдруг громко, отчетливо:
— Ангелина Георгиевна Всеславинская.
Седой отпустил руку и стоял молча и неподвижно.
Илья смотрел на него насмешливо и сожалеюще: