Новый Мир (№ 1 2006)
Шрифт:
Непрощенные и непростившие. Схваченные параличом в деревянном сортире на станции Акуловка, упавшие в жерло земли, все с тем же оскалом злобы, кусающей собственный хвост, пожирающей себя саму с головы до пят, свирепо урча и рыгая, плюясь ядовитой слюной.
Пришли старухи, расселись вдоль стен и раскрыли рты, показав костяные редкие зубы, какие обычно находят в курганах.
И молвили старухи, воздев к небу мертвые кулаки:
— Отпусти
— Упокой наши души, — гнусаво пели старухи, укачивая друг друга, баюкая пустоту. — Мы старые коммунистки и не знаем слов молитв, давай по-хорошему, пусть прекратится эхо, пусть прекратимся мы, как объясняли нам на уроках политпросвещения, истории партии и диалектического материализма. Аминь!
Но ненависть пригвождала старух к Земле. Старухи царапали почву отросшими, словно сабли, когтями и навязчиво снились внукам, чтобы те помолились за упокой их души.
Но старухи не верили в души и не умели просить ни о чем. И только грозили, плевали дурные слова, наполняя сны зловонием и тоской. И внуки, проснувшись в горячем поту, путались в одеяле, хватали сигарету. И долго потом не могли уснуть.
— Нет! Нет! Нет! — кричал Никита, проносясь мимо старух, сгорая в плотных слоях застарелой злости.
— Не так! Не так! Не так! — Оглушенный, Никита двигал губами в такт замиравшему сердцу, глотая слезы.
Старухи сверлили его дрелями бесноватых глаз, изрыгая проклятья.
— Прости! Прости! Прости! — почти в беспамятстве шептал Никита и вдруг понимал, что угадал то самое, нужное, слово. — Прости! Прости! Прости!
И старухи одна за другой исчезали, и воздух светлел, и легче становилось дышать.
— Тише, тише, успокойся! — говорило белое облако голосом Рощина, и на лбу у Никиты становилось прохладно и мокро.
— Рощин! — кричал Никита из последних сил, как будто продираясь сквозь вату. — Это молитва за всех, помоги мне, я не справлюсь один, Рощин, я не успею!
Облако-Рощин рассеивалось.
И снова плыли навстречу вереницы черных старух. И за каждую произносил Никита это слово, от которого уворачивался их гневливый язык, в которое не складывались губы, привыкшие хаять и обличать.
— Прости! Прости! Прости!
— Прости, брат! — сказал омоновец Вася и отвесил Никите увесистую оплеуху. — Тут можно войти в историю, а ты в бессознанку уходишь! — Вася врезал Никите еще раз, потом легко приподнял, потряс и прислонил к стене.
Никита снова увидел зал заседаний Государственной думы.
— Сейчас будет выступать участник народного ополчения, генерал товарищ, то есть товарищ генерал, то есть полковник Кукобой!
— Русские люди! Братья!..
Полковник Кукобой был в ударе и в мохнатой папахе. Правая рука ополченца висела поперек груди на грязном бинте. На полу рядом с ним стояло большое серебряное блюдо с головой Аслана Масхадова. На голову никто не обращал внимания, все были захвачены речью Кукобоя. Никита подошел поближе. Голова вдруг открыла глаза и сказала, глядя в зал осмысленным взглядом:
— Мира не будет!
— Мира не будет! — вздохнул молодой боевик Мовсар, сидевший на корточках рядом с блюдом.
— Мира не будет! — повторил гвардии прапорщик Геннадий Уминский, закурил и поднес зажигалку Мовсару.
— Я пойду покурю, он, кажется, уснул, — возник откуда-то опять голос Рощина.
Никита сделал отчаянную попытку сориентироваться и вычислить реальность. И тут он увидел Ясю. Она была в каком-то длинном платье, босиком и с распущенными светлыми волосами. Такой ее Никита не помнил. Да и платья она отродясь не носила. Яся была удивительно спокойной.
Никита подошел и растерянно погладил ее по голове. Яся сказала печально:
— Это мой настоящий цвет. Ты его не видел никогда.
Вокруг было очень тихо. Никита мельком заметил, что они с Ясей стоят в каком-то пустом закругляющемся коридоре с иллюминаторами и неоновыми лампами на потолке.
“Куда все пропало? Где все люди? — как-то совсем незаинтересованно подумал Никита. — Наверное, снова обморок”.
— Это не обморок, — произнесла Яся. — Это гораздо лучше.
— А что?
— Сейчас ты поймешь.
И Никита понял. Не обычными линейными мыслями. А сразу и во всей полноте. Он ощутил вдруг внутри себя жизни всех людей, которых он знал и за которых боялся. И понял, что больше бояться нечего. Потому что все вдруг разрешилось. Переломанные судьбы срослись. Вывихнутые души встали на место. Тот, кто искал любовь, — ее нашел. Тот, кто хотел свободы, — получил свободу. Даже беды и боль осознались как мосты, ведущие в счастье. И были прощены.