Новый Мир (№ 1 2006)
Шрифт:
Инквизиторский пацан шмыгнул к машине Юнкера.
— Слышь, товарищ, может, до Белого дома доедем, поглядим, чего там? — сказал он, засунув голову в окно.
Раньше от подобной бесцеремонности Юнкер бы моментально вышел из себя. И капюшону пришлось бы топать до Краснопресненской пешком. Потому что метро, как объяснили Никите по дороге, закрыли еще в первые дни, опасаясь диверсий. А все подземные служащие вышли на поверхность и растворились в революционном брожении масс.
Но Юнкер, подобревший то ли от
Мальчик крутил головой во все стороны и ерзал на сиденье.
— Ты чего так нервничаешь? — спросил заложник педагогического инстинкта Рощин.
— Да, блин, какая-то революция непонятная. Что происходит? Куда идти? Что делать? Тут баррикады, там баррикады, телевизор не работает. Говорят все разное. В бункере нет никого. И выходит, что и делать-то ничего не надо. Тусуйся, прыгай, бегай — а оно все как-то само происходит, помимо тебя. Мы революцию совсем не так представляли. Думали, от нас будет многое зависеть. Думали, будем биться не на жизнь, а на смерть!
— Так и радуйся, дурак, что не надо грудью на амбразуры ложиться! Зеленый еще совсем, тебе жить да жить! — воскликнул Рощин.
— Молодой тоже имеет право на смерть! — пафосно изрек юноша чье-то чужое умозаключение, вмонтированное ему в голову партийной пропагандой. — Почему вы думаете, что несовершеннолетние не люди?! Что мы не можем сами осознанно выбирать свой жизненный путь?!
— Эй, не надо мне тут цитат из интервью с Лимоновым! — оборвал его Рощин. — Я тебе, вообще, не о том говорю, если ты не заметил.
— А насчет амбразур — знаете, я бы предпочел погибнуть в честном бою, чем вот так бездарно носиться между правительством и Думой, пытаясь понять, что же происходит. А тем временем уроды с большими кошельками и жопами, ничем не лучше предыдущих упырей, только еще не насосавшиеся, уже все без нас решают!
— Да! — подхватил Рощин. — И однажды утром, когда вы будете на баррикадах давиться “Ролтоном”, потому что добрый спонсор пожалел денег хотя бы на борщ и отделался китайской лапшой, вам объявят нового президента, устроят бесплатный концерт, может, даже на салют расщедрятся — и баста! Революция перемогла, всем спасибо, все свободны!
— Ага! — согласился юный революционер. — И мы пойдем обратно в бункер пить пиво, а они — делить портфели и нефтяные скважины. Вот что обидно! Если бы вы знали, как обидно! Для вас революция — это так, приключение, внеплановый отпуск, когда можно не ходить в офис, а для нас — смысл жизни!
Мальчик отвернулся к окну и обиженно засопел. Москва поплыла у Никиты перед глазами, свернулась, как свиток, и исчезла. Какую-то секунду он смотрел на знакомый потолок своей палаты, но потом стряхнул с себя наваждение и вынырнул обратно. За шиворот ему капал мелкий дождь, перед глазами стояла свинцовая Москва-река. Он сидел на асфальте, прислонившись к колесу машины. Юнкер и Рощин курили чуть поодаль. Мальчик в
Мимо опять пробежал табунок молоденьких радикалов. Эти выглядели менее растерянно, чем предыдущие, так как у них был вожак. Впереди всех размашистым шагом шествовал суровый юноша, немного постарше остальных, и грозно выкрикивал: “Наша родина — СССР!”, потрясая кулаком.
Табун притормозил у машины Юнкера. Предводитель радикалов подозрительно оглядел трех товарищей и их транспортное средство, не нашел, к чему придраться, и повел свой отряд дальше, на поиски врагов революции.
У Белого дома тоже ничего не происходило. Люди блуждали вокруг, спрашивали друг у друга: “Что слышно?” — и не знали, куда себя деть, потому что ничего слышно не было. Только бодрый дедок с баяном был при деле. Он сидел на деревянном ящике у подножия памятника участникам революции 1905 года и пел агитационные частушки собственного сочинения:
Рейтинг Путина растет
На гробах народа!
Скоро весь народ помрет,
Будет вам свобода!
Вокруг деда потихоньку собирался весь бесхозный народ. Двое приземистых мужичков, похожих на Бобчинского и Добчинского, притопывали ногами в такт частушкам и пытались подпевать, но выходило только “ля-ля-ля-ля”, так как слов они не знали. Мужички по поводу революции приняли с утра по маленькой и не пошли на работу. Теперь им было весело.
Пожилые женщины, стоявшие с другого фланга, вполголоса обсуждали тарифы ЖКХ и надеялись на лучшее. Потом одна из них раскрыла сумку и стала раздавать всем бутерброды.
Молодой фотограф в палестинском платке раскорячился на мостовой, выбирая удачный ракурс. Лицо у него было абсолютно счастливое. Он запечатлевал на пленку первое историческое событие, в котором ему довелось участвовать лично.
Вдруг на Горбатый мост вбежал взмыленный человек с мегафоном. Остановившись, он покачнулся, и показалось, что сейчас он сообщит какую-то важную весть и рухнет бездыханным, как марафонский гонец. Человек поднес к губам мегафон и закричал:
— Начинается!
Толпа замерла и впилась глазами в вестника.
— Штурм Государственной думы! — продолжил он и восхищенно выдохнул. Люди зашумели. — Все, кто в силах, идите туда! А пенсионерам лучше по домам разойтись на всякий случай! Куда вы вылезли, вообще, со своими бутербродами?! А если стрелять начнут? Думаете, их ваши ордена остановят? Бабушки! Возвращайтесь домой!
Пенсионерки возмущенно зароптали, а человек сунул мегафон под мышку и побежал дальше. Дед с баяном затянул “Мы жертвою пали в борьбе роковой…”. Юнкер завел мотор. Прихватив с собой фотографа, они поехали на Охотный ряд. Всю дорогу молодой человек с фотоаппаратом висел по пояс на улице и созывал всех прохожих на штурм Думы. Люди, уставшие от революционного безделья, радостно устремлялись вслед за машиной.