Новый Мир (№ 2 2007)
Шрифт:
Тревожные мысли по поводу кружения российской мысли и российской ментальности по замкнутой траектории посещают пишущую братию все последние десятилетия, начиная, скажем, с историософских конструкций Александра Янова и кончая на сегодня новейшим романом Дмитрия Быкова. Но насчет сугубо российской специфики этого недуга дозволено усомниться. Прав третий участник разговора, С. Бочаров: “„Подполье” собрало в узел и европейские, и свои отечественные идейные нити” — и “Записки...” даны, как цитируется тут Горький, “на всю Европу”. “Узел” же не только не развязан, но со временем затянулся еще туже.
Отнюдь не охлажденные, далекие от академизма высказывания трех авторов внутри этого клубка тем предлагаются читателю — в надежде на его собственное мыслительное усилие.
Виктор Бирюков
*
Антигерой
Из “Диалектических
Бирюков Виктор Михайлович родился в 1951 году в городе Новозыбкове Брянской области. В 1974 году закончил факультет иностранных языков Новозыбковского пединститута. Преподавал в сельской школе; работает программистом. Дебютировал в “Новом мире” статьей “Сплин” (2006, № 3). Настоящее эссе продолжает начатый этой статьей цикл.
“В романе надо героя, а тут нарочно собраны все черты антигероя”. Этой фразой, стоящей в конце “Записок из подполья” Достоевского, их герой характеризует свои писания и самого себя.
Герой “Записок...” начинает с отрицания. Первым делом он отрицает самого себя. “Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым”. Антигерой ничем не сумел сделаться, он — ничто, и он сам нам об этом говорит. Он ничем не сумел сделаться, потому что он “порядочный человек”, потому что он умный человек, а “умный человек” и не может чем-нибудь сделаться, делается чем-то только “дурак”. Отрицая себя, он обращает свой взор на других, любуется “так называемыми непосредственными людьми и деятелями” и им завидует. Это — “настоящие, нормальные люди, какими их хотела видеть мать-природа”. Быть таким человеком, “может быть, красиво”. Но это только момент. Подпольный поворачивается к другим не для утверждения, а для отрицания: они — “дураки”.
Антигерой начинает с отрицания. Он отрицает самого себя, он отрицает также другого. Отрицая себя, он косвенно утверждает другого, отрицая другого, он косвенно утверждает себя. Без бытия других не было бы его собственного бытия, и он идет к другим. Но идет для того, чтобы лишить их бытия и тем самым быть и жить самому. Его ничего не занимает, кроме того, что его ничего не занимает. Его бездарность есть его гениальность, его гениальность есть его бездарность. Абсолютная бездарность не может молчать, потому что ее бытие сводится к ее проявлению, и абсолютно бездарный, то есть антигерой, без конца говорит и пишет, создавая особый род литературы, которая литературой не является, поскольку является жизнью антигероя и нужна ему одному. Будучи ничем, будучи лишен качеств и отношений, антигерой не имеет сущности, у него есть одно только существование. Он — ничто, так как существование без сущности и есть ничто. Будучи лишен сущности, он ее ищет, он жаждет воплотиться, его существование состоит в жажде воплощения и в поисках своей сущности. Не имея сущности, антигерой не живет, ища сущность — он живет. Антигерой жив и мертв в одно и то же время, проблема жизни и смерти, бегства от смерти, ежеминутно готовой его поглотить, для него единственная и по сути центральная. Не как жить, а просто жить, существовать — вот для него вопрос всех вопросов. Он живет постольку, поскольку избегает погружения в смерть, живет постольку, поскольку имеет волю жить . Основное его состояние — инерция, она его “задавила”, он мучительно старается вырваться из инерции, смерти — ведь понятие “инерция” создали физики для характеристики мертвых, косных масс неживой материи, а здесь оно применяется для того, чтобы обрисовать жизнь человеческую, и здесь оно на месте едва ли не более, чем в физике. “Хоть как-нибудь да пожить”, “Сам себе приключения выдумывал и жизнь сочинял <...> Другой раз влюбиться насильно захотел, даже два раза <...> И все от скуки — инерция задавила”. Антигерой жив постольку, поскольку хочет жить. Антигерой мертв постольку, поскольку хочет жить. Он только лишь хочет жить, но не живет: того, чего мы хотим, у нас нет — потому и хотим, что не имеем. Антигерой порождает самого себя своим желанием жить, он убивает самого себя своим желанием жить. Он сам для себя является убийцей и жертвой в одном лице. Он порождает себя, потому что убивает, и убивает, потому что порождает.
Природа развела жизнь и смерть, рождение и убийство по разные стороны барьера и на том стоит. Антигерой свел противоположное воедино и тем встал по ту сторону природной необходимости. Антигерой — свободен. Но вся его свобода уходит на то, чтобы с бою добывать собственное существование — то, что мать-природа дает даром. Поэтому свобода здесь — не что иное, как жесточайшие оковы и необходимость. Подпольный свободен, потому что в оковах, в оковах — потому что свободен.
Жизнь и мысль подпольного обращены на самих себя. Для него все возможно
Антигерой опосредует себя самим собой — он живет вне себя. Но он опосредует себя не другим, а собой — он живет внутри самого себя. Антигерой существует одновременно в абсолютной гармонии и в абсолютном разладе с самим собой. Будучи тождеством бытия и сознания, антигерой знает о себе все. Но поскольку предмет знания совпадает с самим знанием, антигерой знает все ни о чем, то есть не знает ничего. Он знает только то, что ничего не знает, его знание есть абсолютное незнание.
У антигероя сознание, знание, свобода сплетены в тугой узел, который нельзя распутать. Все вместе нерасторжимо сплетено между собой и с бытием, жизнью и необходимостью. Подпольный превозносит свободу, спонтанность, живую жизнь, хотение, выходящее за грани рассудка и науки, не мотивированное рациональными основаниями действие, “каприз” как главную “выгоду” человека, страдание и разрушение как его главную привилегию. Но все это мыслимо лишь в контексте “усиленного сознания” и в этом только бродиле может зародиться. Живой хочет плодов с древа познания, хочет науки и рассудка, чтобы созидать и действовать, мертвому нужны плоды древа жизни, чтобы отрицать и разрушать. Однако и разрушать мертвый не в состоянии. Его жизненные проявления сводятся к разговорам о жизни. Свобода подпольного проявляется в гимнах свободе, его хотение — в славословиях хотению, каприз — в апологии каприза, разрушительство — в хвале разрушению. Мертвый хочет плодов с древа жизни, но съесть их не может. Он устроен так, что может переваривать только плоды с древа познания: древо познания для него есть вместе с тем и древо жизни. Он знает, что знание — это не вся жизнь, но для него позади знания ничего не существует, и его подлинное знание сводится к знанию незнания.
Антигерой ищет воплощения, но не находит, потому что воплощение для него есть вещь абсолютно невозможная. Но и отказаться от поисков своих и стремлений нет никакой возможности — невозможное для антигероя есть насущно необходимое. Он вечно в движении, которое не имеет перспектив чем-либо завершиться. Он всегда — в процессе становления, не приводящего к какому-нибудь результату. Его вечное становление есть для него вечность бытия и неподвижности, его инерция выражается только в том, что он не может на чем-либо задержаться и остановиться. Вечное беспокойство есть его вечный покой. Антигерой — человек, которому не суждено никогда заснуть и отдохнуть, он может спать только на ногах, как лошадь, потому что сон для него тождествен смерти и небытию: сознание есть его бытие. Но отдых ему и не нужен, ведь он не работает: не может считаться работой движение без достижения и бег на месте. Его работа есть его отдых, его отдых — его работа, его праздники являются его буднями, а будни праздниками, шум его бесконечных речей есть абсолютно ненарушимый покой могилы, а покой могилы есть бесконечный шум его речей.
Антигерой свободен, его бытие тождественно небытию, поэтому оно не может иметь причины, оно безосновно или несет свою причину в самом себе, являясь причиной самого себя. Причина бытия антигероя тождественна с действием. Антигерой — самодостаточен, как бог, не нуждается ни в ком и ни в чем другом. Но иметь причину в себе — значит не иметь ее вовсе. Существование антигероя беспричинно, безосновно, незаконно. Оно лишено необходимости и является совершенно случайным, то есть случайность существования антигероя есть необходимость, а его необходимость — абсолютная случайность. Непонятно, как антигерой, будучи ничем и не обладая качествами, может вообще быть. Антигерой может быть, а может вовсе и не быть. Антигерой никогда не может быть уверен в том, что жив, что существует. Если жизнь героя является для него абсолютной и самоочевидной данностью, то для антигероя жизнь и бытие стоят постоянно под вопросом. Он всегда вынужден доказывать свое бытие, доказывать, что он жив, а не мертв. Но поскольку доказательство вообще может мыслиться только как демонстрация зависимости от чего-то, что существует само в себе и через себя, постольку антигерой, стремясь доказать свое бытие, доказывает неизбежно свое небытие: бытие зависимого и акцидентального равно небытию.
Можно невозмутимо и ненарушимо молчать, когда ты представляешь собой нечто, когда ты являешься героем. Если же ты антигерой, если ты “ничем не сумел сделаться”, если для тебя самого непонятно, каким образом ты существуешь, если ты вынужден доказывать свое существование, то молчать тебе никак нельзя. Антигерой существует лишь постольку, поскольку выражает себя, поскольку говорит. “Прямое и единственное назначение всякого умного человека есть болтовня, то есть умышленное пересыпание из пустого в порожнее”.