Новый Мир (№ 3 2002)
Шрифт:
В связи с «Королевской битвой» невольно вспоминается другой японский фильм о подростковом насилии — «Эврика» Синдзи Аояма. По стилистике он абсолютно противоположен жесткому трэшу старика Фукасаку. Герои «Эврики» — брат и сестра, ставшие невольными свидетелями бессмысленного теракта, — замыкаются в себе, перестают разговаривать, уходят в фантомный, болезненный мир, а мальчик к тому же становится серийным убийцей. Единственный взрослый, который может разделить их ужас и боль, — водитель автобуса Макото, чудом, как и дети, оставшийся в живых после террористической атаки. И три с половиной часа экранного времени он кропотливо и самоотверженно, порой приходя в отчаяние от собственного бессилия, врачует, соединяет разорванные тонкие ткани детской души. Это предельно медлительное, медитативное авторское кино, игнорирующее в принципе любые кинематографические клише и штампы.
Фукасаку,
Человеческая агрессия — не просто биологический инстинкт, но такое же наследие первородного греха, как смерть, мучительный, тяжкий труд, боль, страх и т. д. Веками культура пыталась эту агрессию приручить, каким-то образом встроить в систему высоких ценностей, облагородить в героических мифах, рыцарских сказаниях, в строгих кодексах чести… Потом в конце ушедшего века был объявлен «конец истории»; человечество решило, что достигло такой степени «цивилизованности», что ему уже не с кем и незачем воевать. Агрессивные инстинкты спустили вниз, в сферу поп-индустрии, отдали на откуп мастерам шоу-бизнеса, которые наделали из них игрушек для умственно неполноценных детей. А когда «игрушечные» автоматики и пистолетики начали вдруг стрелять, дитя-человечество в изумлении и растерянности совершенно не понимает, что с этим делать.
WWW-обозрение Владимира Губайловского
Изобретение Иоганна Гутенберга (середина XV века) было одной из первых заявок индустриального общества о себе. Едва угадываемое индустриальное общество чуть ли не первым делом изобретает печатный станок. И начинает печатать книги. И печатает их следующие пятьсот с лишним лет. Меняется до неузнаваемости техника печати, но принцип неизменен: образ — оттиск. Принцип печати меняется только с наступлением эпохи компьютера. Он не отменяет гутенберговой печати, но вводит другую возможность: образ — образ. Не оттиск, а удвоение образца, при котором копия ничем не отлична от оригинала. Это достаточное основание, чтобы сказать о том, что мы живем в эпоху после Гутенберга.
Что меняется в современном мире и конкретно в Сети для существования языка, письменной речи и литературы в частности? Можно заметить интересные сдвиги, происшедшие за очень короткие сроки, всего лишь за десять — двадцать последних лет.
Первое, что делает любой человек, подключившийся к Сети, — он устанавливает почтовую программу и посылает письмо. Это письмо и есть крик младенца: я вышел в Сеть, я полноценный, хотя и юный член информационного сообщества. Что содержит письмо? Как правило, это несколько слов, адресованных знакомому человеку, уже имеющему почтовый адрес: «Confirm connect. Подтверди связь».
Для каждого человека эти (или другие похожие) слова значат очень много — это «еще одно отверстие, связующее с миром». Но ведь это еще и письмо в самом нормальном, домашнем смысле. И вот что интересно: во второй половине двадцатого века люди практически перестали писать письма. Эпистолярный жанр кончился. Казалось, что телефон полностью вытеснил письмо. И вдруг такой всплеск. Количество электронных писем исчисляется сотнями миллионов отправлений. А ведь электронное письмо — это только один из видов текстового обмена информацией. Существует много других. Например, обмен сообщениями через ICQ, о чем ниже.
Человек, выходя в Сеть, становится производителем текстовой информации — он пишет, и пишет много, иногда в сотни раз больше, чем до своего подключения к Интернету. Но письмо — это средство обмена конфиденциальной информацией. Следующим шагом становится публичное высказывание. Это может быть короткое замечание на форуме,
Любой текст в Сети существует в контексте письменной речи, феномен которой и стал возможен только в Сети. Это совсем другая, отличная от печатной, среда. Если традиционный печатный текст помещен в контекст печатной же продукции и устной речи, то в Интернете любой текст существует в контексте записанной устной речи — речи письменной. Это — «говорилки» (chats), гостевые книги, разного плана программы общения в реальном времени (ICQ — J seek you), рассылки, конференции, форумы. Письменная речь так же сильно разнится от печатного слова, как и от устной речи. Устная речь индивидуальна, записанная — анонимна. Устная беседа имеет начало и конец, электронная — не начинается и не заканчивается. В устном разговоре мы всегда знаем, с кем говорим, в электронной речи в разговор может вмешаться абсолютно неожиданный собеседник. Отличие записанной речи от печатного текста гораздо меньше, чем отличие его от речи устной. Поэтому возникает иллюзия, что всякая гостевая книга — уже литература. Это, конечно, иллюзия. В первую очередь потому, что у письменной речи есть точный адресат; то, что при разговоре присутствует много молчащих статистов, дела не меняет: хотя и дисциплинирует, но не так, как в случае печатного текста, обращенного к неизвестному собеседнику, в пределе — ко всему человечеству. Поэтому в записанной речи так часто встречается узкоупотребительный «тусовочный» жаргон и понятные только немногим ссылки и реалии — то, что характерно для устной речи, которая всегда локализована. Записанная речь безответственна, не додумана до конца, и это нормально, потому что разговор бесконечен и все можно поправить и объяснить. Вот этим-то отсутствием завершения («формы завершения», по Бахтину), невыделенностью из этического (по Бахтину же) потока поступков и отличается в самом существенном записанная речь от полноправного литературного текста, где все уже сказано и добавить ничего нельзя. Но сама форма бытования записанной речи очень близка к форме литературного произведения, и если она образует его контекст, произведение будет неизбежно меняться и, очевидно, меняется. Литературу заносит илом письменной речи, она почти не поднимается над фоном, она другая.
Текст очень легко сделать общедоступным — сравнимым по доступности с бумажной публикацией, и храниться он будет очень долго, дольше, чем многие книги, и заведомо дольше, чем газеты. А в то же время создать его не труднее, чем бросить несколько слов в разговоре. Запись в гостевой книге — это и не реплика в разговоре, и не публикация в журнале, это особенный жанр — жанр письменной речи. И это главный жанр в Сети. Я хочу отметить одно частное отличие письменной речи от разговорной. Слово становится более резким. То, что могло бы выглядеть шуткой в реальном диалоге, где высказывание было бы смягчено или вообще дезавуировано, скажем, похлопыванием собеседника по плечу, в письменной речи может стать прямым оскорблением. Стоит об этом помнить, иначе вы можете обидеть человека, вовсе этого не желая, — ведь он не видит вашей улыбки.
Но гостевая книга — это, так сказать, непреднамеренная литературная деятельность. Хотя и не исключена возможность самореализации именно в этом жанре. Некоторые форумы напоминают мне наши «кухонные» разговоры семидесятых — восьмидесятых годов, которые иногда протекали на очень высоком уровне, и мне жаль, что мы говорили не в Сети, многое просто утрачено — память, увы, сохраняет слово гораздо хуже бумаги или дорожек винчестера. Но эти кухонные разговоры вынесены на всеобщее обозрение. Это, может быть, даже хорошо. Письменная речь — просто потому, что она письменная, — заставляет яснее формулировать свою мысль. И позволяет взглянуть на свою мысль со стороны и понять, что ты сказал не то, что хотел.