Новый Мир (№ 3 2008)
Шрифт:
Дети до шестнадцати и дети после шестнадцати.
Территория школы и близлежащая местность, включая харьковский лес, — говорящая жизнь: столько замечательной ерунды можно узнать, прислушавшись к какому-нибудь квадратному сантиметру.
— Здесь я пять долларов нашла, в девятом классе, это огромные деньги были, правда огромные. Купила сигарет, шоколадок разных — себе и друзьям, много шоколадок друзьям, точно. Ты меня слушаешь? Тебе неинтересно, прости... Да? Точно интересно? Ну, слушай, а тут что было...
— А это — легендарный подъезд, ага, внутри я вино впервые попробовала, тоже в девятом классе. Было нас человек пять, наверное, купили бутылку какого-то
— Всегда была мечта — окончить школу (господи, как же хотелось окончить школу), и вот одна из фантазий, связанных с этой мечтой, была такой: прийти во двор и прямо там, во дворе, перед дверью, закурить — и чихать на всех учителей! Говорю это, стоя сейчас во дворе школы, ну и что, и толку, стою и курю, и что... А так хотелось.
— По этой лестнице каждый день ходили, рюкзак у меня был такой, кожаный, важные ходили, думали, что большие, такие важные, каждое утро, каждый день по этой лестнице… А этой дорогой каждый день домой. Возле мусорки, когда я в шестом классе училась, эксгибиционист прижился. Событие было огромного масштаба. Все толпами ходили мимо специально, только чтобы его увидеть. Но так ни разу и не. Может, не было его вовсе, а девочка, которая слух пустила, придумала все, а может, он только один раз там промышлял.
— А тут было какое-то закрытое кафе — ни вывески, ничего. Как-то случайно мы его обнаружили. Повадились ходить туда одно время — это уже в одиннадцатом классе было. С Л. мы на гитарах играли самодеятельным дуэтом и вот как-то раз зашли в это кафе с гитарами, что-то сыграли мужикам-хозяевам, а они нас пригласили музыкальным сопровождением работать. Мы в восторге совершенном пришли домой и маме рассказали, что будем в кафе петь. Мама выяснила, в каком именно кафе, и пошла туда. Мужики все отрицали, говорили, будто никто нас никуда не звал. А потом мама объяснила нам, что это “кафе” — с сауной и чтобы мы туда больше никогда не ходили. Где-то читала диалог Львовского и Горалик, примерно такой: “Хочу сходить в сауну. — Зачем эти стыдливые эвфемизмы? Ты так и скажи, что хочешь сходить в бордель”. Как-то так.
— Смотри-ка, уже каштаны появились. Как давно? Ничего не замечаю.
— Так хотелось тогда какой-то эфемерной свободы, а то время оказалось единственным, когда свобода — не эфемерная, а вполне реальная — действительно была.
Дошли до остановки в разговорах о детстве и купили в мини-маркете кучу всякой необязательной мелочи: какие-то мини-сникерсы, несколько маленьких йогуртов, еще что-то мелкое. Сетовали на то, что денег нет, а мы купили разное ненужное. Однако решили, что если и это перестанем себе позволять, то вообще... Вообще. Утешившись, жевали сникерсы.
Зашла к родителям и забрала большой пакет, полный школьных записок. В нашем классе был очень популярен эпистолярный жанр. Мы переписывались на уроках каждый день. Сохранилось многое, но далеко не все.
Мама сказала: “Благодари, что я эту гадость не выбросила”.
Мама считает, что многие страницы истории моего подросткового возраста нужно уничтожить.
Я считаю, что рукописи не горят.
Это будет повесть о позднем детстве.
2
Игорь Клех в повести о своем детстве выделил отдельную главу для оправдания темы. Мне
Это называется обоснование, а не оправдание.
3
Класс 9 “а”, лингвистический
Был у нас такой Л. П., блондинистый проблемный мальчик, с которым мы отчего-то сошлись.
Мальчик этот на уроке географии обычной булавкой проткнул себе кожу в области корня большого пальца, на переходе к ладони, проткнул основательно — вместе с жиром и прочим, булавку застегнул и потом всем показывал.
Мы с ним вместе прогуливали уроки и шлялись по крышам, курили сигареты и разговаривали. Учителя, как выяснилось позже, были уверены в том, что у нас секс. Хотя не было ни намека.
Это — 1995 — 1996 годы, время национальной валюты по имени “купон”.
В январе мы спонтанно поехали на день рождения к девочке из нашего класса, Т. Б. Я зашла домой и взяла ей в подарок мой любимый альбом “Queen” “The Works” на магнитофонной кассете. Мы приехали к ней, это был, кажется, частный сектор в районе поселка Жуковского, я выпила чего-то вместе со всеми, совсем чуть-чуть выпила, и была совершенно трезва. Но подарок отдать стеснялась, поэтому начала притворяться пьяной: валялась на кровати раскинув руки и говорила, что я — очень пьяна, слова произносила смазанно, чтобы казалось, будто у меня заплетается язык. Все для того, чтобы подарить кассету “под пьяную лавочку” и защититься от возможной реакции (какой?) своим будто бы пьяным состоянием, как-то отмазаться тем, что “я пьяная, что с меня возьмешь”.
Т. Б. была одной из моих мимолетных школьных влюбленностей. Это теперь такое слово приходит на ум, а тогда вовсе не приходило: чувства названными не были и существовали вне понятий, в чистом виде.
В начале девятого класса к нам перевелся из другой школы умный мальчик С. П., который очень долго, месяца два, ежедневно провожал меня домой и реально носил мой рюкзак, как в кино, честное слово. Я ходила на день рождения к нему, мы с ним ходили на день рождения к моему лучшему другу. В троллейбусе вечером он держал меня за руку, признавался в любви и спрашивал, не неприятно ли мне это слышать. Я точно помню, что отвечала: “Нет, не неприятно”. Мне было, в общем, интересно, но ничего совершенно я к нему не испытывала, кроме дружеских эмоций. Однажды он пообещал доказать, что любит меня, и по пути домой, в детском садике, мы приняли решение поцеловаться (это был первый в жизни такой поцелуй что у меня, что у него). Я сказала ему, что согласна сделать это при условии моего неучастия в процессе. Он не понял, я объяснила, что не буду делать это языком, пусть это делает только он. Так мы и целовались: я согнув язык во рту и отведя его назад — и он, водивший языком у меня в пустой ротовой полости. Меня тошнило.