Новый Мир (№ 3 2008)
Шрифт:
13 марта 1928 года Полонский в письме просил Горького: «Я подготовляю майскую книгу „Печ<ати> и рев<олюции>” с большим материалом, посвященным Вашей литературной деятельности. Среди прочего мат<ериала> есть 10 Ваших писем Валерию Брюсову. Разрешите напечатать . А еще было бы хорошо, если бы Вы нашли в В<ашем> архиве письма Брюсова к Вам . Ваши письма — ответ на его письма. Только времени осталось мало. Очень прошу » (Архив А. М. Горького. Т. 10, кн. 2, стр. 104).
Ответное письмо Горького
«Уважаемый Вячеслав Павлович, —
не принято, чтоб письма общественного деятеля или писателя публиковались при жизни его. Я считаю эту традицию очень хорошей и прошу Вас письма мои к Брюсову не печатать. Подождите года два-три, надеюсь, что за это время я перейду в „потусторонние местности”, и вот тогда можно будет печатать все мои письма.
По поводу „необоснованных” рецензий „П<ечати> и р<еволюции>” могу указать Вам на рецензию М. Поляковой о „К<лиме> Самгине”. Перед рецензентом — начало романа. На вопрос рецензента: „что такое Клим?” — начало ответить не может. Казалось бы — это ясно. Однако рецензент уже решительно характеризует тип, еще не знакомый ему. По началу романа нельзя говорить об „обилии эпизодических лиц”. Как может знать рецензент, кто эпизодическое лицо, а кто — нет? Можно ли говорить о „равнодушии” автора к своему герою, еще не зная героя? Может быть, он ничего и не заслуживает, кроме равнодушия — в лучшем случае?
Мне, человеку, проработавшему в русской литературе 35 л<ет>, такие рецензии — не новость. Но Вы должны согласиться, что раньше рецензенты были все-таки осторожнее в своих суждениях, а редактора относились к рецензентам строже.
Если Вы подумаете, что я „задет” рецензией Поляковой, — это будет неправда, обидная для меня. Обо мне можно и следует писать как угодно, я свое дело знаю. Но такие рецензии, на мой взгляд, вредны для молодых писателей, которых легко сбить с толка. А к ним нужно относиться очень бережно, очень заботливо. Вот в чем дело.
Всего доброго!
А. Пешков».
(Там же, стр. 105.)
Рискнем предположить, что реакцией на этот выговор «злющего старика» стала публикация писем Горького Брюсову с предисловием Полонского и примечаниями Н. С. Ашукина, — вопреки прямому запрету Горького («Печать и революция», 1928, № 5, стр. 54 — 56). «Письма публикуются впервые с разрешения автора», — заканчивал Полонский свое предисловие, в то время как разрешения получено не было. После этого переписка между Горьким и Полонским прерывается (есть лишь телеграмма Полонского от 29 марта 1928 года: «Разрешите день Вашего рождения крепко Вас обнять»).
17 13 декабря 1926 года Горький, прочитав в 12-м номере «Нового мира» рассказ Вс. Иванова «На покое», написал ему из Сорренто: « Разрешите поздравить: отлично стали Вы писать, сударь мой! <…> Сейчас Вы изображаете так, как это делал Ив. Бунин
Очень я рад за Вас, честное слово! Какое это изумительное явление — русская литература и какой большой человек русский литератор…» (Иванов Вс. Переписка с А. М. Горьким. Из дневников и записных книжек. М., 1985, стр. 34 — 35).
Вс. Иванов незамедлительно предал печати дифирамбы в свой адрес из столь авторитетных уст: письмом Горького открывается статья Макса Ольшевца «Писатель в одиночестве. А почему?» («Известия», 1927, 1 января). «Это письмо не единичное, — писал Ольшевец. — Горький ведет обширную переписку с советскими писателями. Жаль только, что его письма, имеющие крупное литературно-общественное значение, остаются на письменном столе или в боковом кармане получателя, не предаются гласности, не становятся достоянием широкой общественности». В этом же номере «Известий» подвалом был дан рассказ Вс. Иванова «Крысы» из времени военного коммунизма.
Горький протестовал письмом в «Известия», где, в частности, писал: «С некоторых пор мои частные письма литераторам публикуются в газетах.
Мне помнится, что в прежнее время литераторы более или менее терпеливо ждали, когда корреспондент умрет, и уже после похорон печатали письма его.
Я просил бы собратьев по перу тоже подождать немножечко и не ставить меня при жизни в смешную и неудобную позу человека, как бы раздающего „патенты”, „удостоверения” и т. д.» («Известия», 1927, 21 января; Горький А. М. Собр. соч. в 30-ти томах. М., 1956, т. 30, стр. 7).
22 января 1927 года последовал покаянный ответ Вс. Иванова, сразу понявшего, кто здесь имеется в виду: «Эти строки я пишу Вам не для оправдания, а для того, чтобы Вы могли выяснить обстоятельства, при которых черт сунул меня согласиться с моими „друзьями” и дать напечатать Ваше письмо. Личные дела мои находились в отвратительном состоянии, меня мотали всякие отчаяния. За неделю приблизительно до Вашего письма я уничтожил свои рукописи, в том числе роман „Казаки”, листов этак пятнадцать, — и вообще размышления были такого сорта: сегодня или завтра застрелиться. Я пишу теперь об этом спокойно, потому что все это сгинуло.
Я саморекламой никогда не занимался. Внутренняя моя насыщенность такова, что я даже не имею друзей. <…> большей половиной своего существования я обязан Вам — и даже литературными ошибками своими я обязан Вам, ибо никто, как Вы, познакомили меня со Шкловским, под влиянием которого я находился года два и который, бессознательно, конечно, заставил меня написать листов тридцать очень плохой прозы» (Иванов Вс. Переписка с А. М. Горьким..., стр. 35 — 36).
18 Горький окончательно вернулся в СССР 14 мая 1931 года после девяти с половиной лет пребывания за границей. Ему отвели бывший особняк Рябушинского (М. Никитская, д. 6, архитектор Ф. О. Шехтель), ранее занятый Всероссийским обществом культурной связи с заграницей. Ныне там Музей-квартира А. М. Горького, один из нескольких бесплатных московских музеев.