Новый Мир (№ 3 2010)
Шрифт:
Сейчас, через 52 года после первой публикации Стругацких, вполне очевидно, что книги их — в равной степени порождение своего времени и поиски выхода из тупиков, которые осознавались далеко не всеми шестидесятниками. В этом смысле Стругацкие — не меньшие провидцы, чем Лем; только говорили они о другом.
Серия «Неизвестные Стругацкие» — труд многолетний и сложнейший. Уже изданы четыре тома черновиков и вариантов, подготовленные Светланой Бондаренко; за ними последовали два тома писем и дневников (из намеченных шести). Чтение интереснейшее: типично всё, кроме ума и таланта.
История советской семьи: отец — еврей-красноармеец-искусствовед,
Е в г е н и й Л у к и н. С нами бот. М., «АСТ»; «АСТ-Москва», 2009, 317 стр.
Ибо только дурацкие вопросы
порождают интересные ответы.
Интересно, как Лем воспринял бы заглавную повесть этого сборника? Скорее всего, разгромил бы, найдя огромное количество проколов в области кибернетики. «С нами бот» — текст, интересный, помимо прочего, еще и в жанровом аспекте. Ждали-ждали прихода «русского киберпанка» — и вот он наконец появился в форме, как и следовало ожидать, социальной сатиры. Минимум четверо критиков, не сговариваясь, отметили, что Лукин, как бы резвяся и играя, на материале русского быта 1990-х годов поставил те же вопросы (и дал те же ответы!), что и почти синхронно переведенный канадец Питер Уоттс в романе «Ложная слепота», — только тому понадобились космос, инопланетяне и вампиры. А Лев Толстой — о чем Лукин напоминает в повести — и вовсе обошелся без фантастики, ему хватило широкого поля Наполеоновских войн. Но проблема везде одна: как соотносятся разум и сознание?
Толстой сравнил салон Анны Шерер с прядильной мастерской, которая работает сама по себе, полным ходом, при минимальном вмешательстве хозяина. У Лукина такой мастерской становится весь мир: все связи в обществе настолько автоматизированы, что все человеческие функции может легко взять на себя автомат. И справится с ними «бот», при всей своей тупости, куда лучше неудачливого поздне-/постсоветского интеллигента Лени Сиротина. Потому что мир наш примитивен: стоит только его «взломать»... и ты, не приходя в сознание (буквально! — общение с внешним миром осуществляет бот), окажешься на вершине.
Лукин заманивает читателя в ловушку: главный герой повести — этакий современный Васисуалий Лоханкин, только поумнее и поначитанней, и вначале он даже вызывает симпатию, чувство... ну, скажем, классовой близости. Человек хочет только одного — чтобы мир его не трогал: чувство понятное и знакомое, так что легко не заметить, как шаг за шагом мил-человек Леня становится все мерзостнее и гнуснее, пока наконец в жестком и убедительном финале превращается «альтруист-пацифист» (говоря словами Стругацких) «в такого лютого зверя, что любо-дорого смотреть».
Одна развернутая метафора — и ее вполне достаточно. К чему вампиры в космосе? У нас свои упыри.
Ю л и я Л а т ы н и н а. Сто полей. М., «Астрель»; «АСТ», 2010, 573 стр.
В общем, считайте это диалогами Платона,
которые ведут персонажи братьев Стругацких.
Юлия
изданию романа
Латыниной повезло больше многих фантастов: ее лучший роман «Сто полей» «Новый мир» отрецензировал еще в 1997 году.
Латыниной повезло меньше многих: ее цикл «Вейская империя» (в который входит эта книга) ни разу не издавался полностью и по порядку. Между тем Вейский цикл — одно из важнейших явлений русской прозы 1990-х годов; не только фантастики, но прозы в целом. Его вряд ли экранизируют, как «Охоту на изюбря», — хорошо, хоть переиздают.
Фабула нехитрая: земляне терпят крушение на неизвестной планете с феодальным уровнем развития и должны преодолеть две с лишним тысячи километров, чтобы добраться до своего звездолета. Тысячи прецедентов в фантастике. Земляне, волей или неволей, вмешиваются в местные политические интриги. «Трудно быть богом», да отчасти и «Обитаемый остров». Тем не менее ничего подобного «Ста полям» я назвать не могу — ни в нашей литературе, ни в зарубежной.
Латынина куда ближе к Лему, чем к Стругацким: весь ее цикл — это огромный культурологический эксперимент. Вот Империя — квинтэссенция всех империй Земли, гибрид Китая, Византии, Руси и СССР; вот глобальные закономерности ее функционирования, идеологии, быта, взаимодействия с варварами; вот многообразные столкновения обычаев, мировоззрений, культур. При этом автор неуклонно следует принципу, сформулированному ею в предисловии к ее раннему роману «Клеарх и Гераклея»: «Я считаю, что в хорошо написанной сцене должно быть полстраницы, два афоризма и один убитый; что действие должно развиваться от события к событию, а не от комментария к комментарию». Так оно и есть: блестящие афоризмы, харизматичные герои (живые, мертвые и умруны), никаких авторских комментариев, кроме откровенно пародийных. И все это — в форме стилизации под космическую НФ, скандинавскую сагу и китайский роман. И все это — в эволюции, постоянных изменениях, которые неминуемо оказываются поверхностными, потому что не затрагивают образа жизни и мысли. Читатель знает не больше, чем герои, — а значит, ему приходится самому реконструировать общественное устройство Веи и сложные хитросплетения интриг; понятно, что чтение не для каждого.
Латынина написала краткий курс практического макиавеллизма. Циничная книга? Скорее лишенная иллюзий. Роман увидел свет почти одновременно с «Чапаевым и Пустотой»; обе книги помещают современную жизнь России в гораздо более широкий культурный и мировоззренческий контекст — но насколько же Латынина превосходит Пелевина!
И кто об этом знает?
У р с у л а Л е Г у и н. Лавиния. Перевод с английского И. Тогоевой.
М., «Эксмо», 2009, 384 стр. (Серия «Звезды фантастики».)
Я никогда не умру. Уж в этом-то я со-
вершенно уверена. Моя жизнь слишком
условна, чтобы привести к чему-то столь
безусловному, как смерть.
Как заметил американский критик, Урсула Ле Гуин — одна из немногих, кого пускают «на наши пикники» (в мир «большой литературы»), «да и то перешептываются за ее спиной». В самом деле: и не замечать ее — странно, и читать об инопланетянах и магах... как-то несерьезно... Даром что «Левая рука Тьмы» — один из лучших современных романов о любви и к тому же еще один интересный культурологический эксперимент, а «Земноморье» пронизано отсылками к Юнгу и Фрэзеру.