Новый Мир (№ 3 2010)
Шрифт:
Копенгагенская интерпретация квантовой механики, предложенная Нильсом Бором, сводит эти логико-философские трудности к минимуму. Фактически мы отказываемся что-либо говорить о системе, пока мы ее не наблюдаем. Электрон, который никто не видит, живет своей внутренней вероятностной жизнью. И только в тот момент, когда происходит наблюдение, он обретает вполне конкретные (с точностью, ограниченной принципом неопределенности) очертания. Но такой подход тоже не всех удовлетворил.
Эверетт
В 1957 году американский физик Хью Эверетт III
Одно из возражений Эверетта состоит в том, что с помощью интерпретации Бора нельзя описать весь универсум, который заведомо включает наблюдателя.
Построения Эверетта — это не философия, а корректная теория. У него все выходит вполне строго, но включение наблюдателя в систему приводит к другому типу парадоксов, не логических (с точки зрения логики здесь все в порядке), а, можно сказать, мировоззренческих.
Оказывается, если мы будем рассматривать «объединенные системы», в которых объекты и наблюдатели непрерывно взаимодействуют, нам придется допустить, что при каждом взаимодействии меняется не только объект, но и наблюдатель. Причем наблюдатель постоянно как бы раздваивается, его мировая линия ветвится — то есть любое взаимодействие с системой приводит к тому, что наблюдателей оказывается бесконечно много, — и никто из этих бесчисленных двойников друг о друге ничего не знает, поскольку они живут в непересекающихся эвереттовских мирах.
Эверетта спрашивали: как же так? В одном мире я умер во младенчестве, в другом меня сбила машина, а в бесконечном количестве миров я вообще не родился, поскольку мои родители не встретились.
Да, именно так, отвечал Эверетт: «С точки зрения теории все элементы суперпозиции (все „ветви”) являются „действительными”, ни один не более „реален”, чем остальные. Не нужно полагать, что все, кроме одного, так или иначе разрушены, так как все отдельные элементы суперпозиции индивидуально подчиняются волновому уравнению с полным безразличием к присутствию или отсутствию („реальности” или нет) любых других элементов. Это полное отсутствие влияния одной ветви на другую также подразумевает, что никакой наблюдатель никогда не будет знать ни о каком процессе „расщепления”».
Такой оказывается плата за включение наблюдателя в квантово-механическую систему.
Несоответствие теории повседневному опыту совершенно не смущает Эверетта, но большинство физиков оно смутило, и очень. Эвереттика осталась в истории науки скорее математическим курьезом, чем реально работающей теорией.
Критический солипсизм
Метод критического солипсизма Пелевина позволяет построить специального вида замкнутую систему: описать писателя, пишущего текст, в котором описывается писатель, пишущий этот текст.
Почему это солипсизм — понятно: ничего, кроме этого текста, вообще говоря, существовать не может.
Критический — потому
Станислав Лем заметил: чтобы описать пустоту, нужно много слов. Фактически мы должны убедить себя и читателя в невозможности положительного высказывания, должны показать, что любое утверждение может быть и должно быть опровергнуто. Лем называет такой текст «воплощение честности» [5] (любой другой в чем-то — да лжет).
Вот пример такого текста: «Даже вот что тут было бы лучше: это — если б я верил сам хоть чему-нибудь из всего того, что теперь написал. Клянусь же вам, господа, что я ни одному, ни одному таки словечку не верю из того, что теперь настрочил! То есть я и верю, пожалуй, но в то же самое время, неизвестно почему, чувствую и подозреваю, что я вру как сапожник» [6] .
Ни одного твердого утверждения мы здесь не услышим. Автор-герой этого текста постоянно себя опровергает и договаривается до прямого «парадокса лжеца»: «Я вру». В последовательности и строгости утверждения пустоты ему не откажешь.
Граф Т.
Попробуем рассмотреть роман «Т» с точки зрения критического солипсизма. Герой книги граф Т. имеет явные черты сходства с графом Львом Толстым, но писатель внимательно следит за тем, чтобы это сходство не получило достаточного основания. Герой вроде бы живет в начале XX века и у него есть цель: добраться до некоей «Оптиной пустыни». Но книга написана не об этом. Один из ее сюжетов — это рассказ об отношениях графа и его творца — Ариэля, который вместе с бригадой подручных сочиняет о графе то роман, то компьютерную игру. И эти отношения довольно напряженные. Ариэль постоянно переписывает судьбу графа, причем ни один вариант «не более „реален”, чем остальные» (Эверетт).
Но граф Т. овладевает методами своих творцов, выходит из-под контроля, является к Ариэлю в XXI век и приносит его в жертву.
Другой сюжет, в который точно вкладывается история графа Т. и Ариэля (героя и автора), — это Читатель и книга. Мир — это книга, которую читает некий демиург, читает и тем самым творит. (Пример такого рода замкнутой системы мы уже разбирали.)
Автор и герой, Читатель и мир взаимодействуют у Пелевина, как наблюдатель и объект у Эверетта. В результате система приходит в состояние динамического равновесия, которое граф Т. и понимает как «Оптину пустынь» (именно «пустынь», что же еще?), что-то вроде нирваны, которая и есть пустота.
В своем романе Пелевин моделирует замкнутую систему (включающую наблюдателя) и тем самым наследует довольно серьезной европейской (а не только буддийской) философской и научной традиции — логике Гегеля, «подпольному человеку» Достоевского, физике Эверетта. Это не только роман о графе Т., это еще и философский трактат о писателе Пелевине, о пустоте и мире, взятых как целое.
sub Владимир ГУБАЙЛОВСКИЙ /sub