Новый Мир (№ 3 2010)

Журнал Новый Мир

Одна из них отвозит меня на новеньком “вольво” на остановку автобуса Ашкелон — Иерусалим и бодро рассказывает:

— У меня в школе полторы ставки. Литература и Библия. Очень здорово! Мне очень нравится! Сегодня у меня были занятия в школе с полдевятого до двух, потом заехала домой, покормила обедом мужа и детей (их у меня пятеро), быстренько проверила тетрадки, полила розы (я живу в поселке, у нас большой дом и замечательный сад) и скорее на занятия в колледж. Такое удовольствие я получаю от этих занятий! Так приятно! Прямо чувствую, что я очень интеллектуально провожу время!

Боже мой, после такого каторжного дня она еще радуется! Откуда у человека столько сил?

— А теперь, — радостно продолжает моя собеседница, энергично крутя руль, — я еду не домой, а в Ашкелон, поэтому могу тебя подбросить, мне по дороге. Хочешь поехать со мной? (Ага, вот я сейчас, в полдевятого вечера, в дождь и во тьме кромешной, все брошу и поеду

в Ашкелон! Я домой хочу, под теплое одеяло…) Там сейчас один раввин читает дивный курс по каббалистическим комментариям к Книге бытия. Ужасно интересно! Это не засчитывается как повышение квалификации, это просто так, для себя и для семьи. Мы с мужем решили два раза в неделю вместе ходить на уроки — знаешь, чтобы потом было что обсудить и о чем поговорить. Это очень важно для семейной жизни — чтобы были общие впечатления и общие интересы. Ах, как жалко, что ты не живешь в Ашкелоне! Такой замечательный рав! Ну, вот твоя остановка. Счастливо доехать до Иерусалима! Я бы тебя поближе подвезла, но не хочу опоздать на урок.

 

Другое место, чуждый город

 

Возвращаясь к проблеме перечитывания, хочу привести еще более захватывающий пример “кривочтения” пушкинского текста с последующим возвращением к отеческим пенатам. В 2003 году маленькое тель-авивское издательство “Харголь” опубликовало роман под названием “Другое место, чуждый город”. Книга двадцатидвухлетней Майи Арад почти полгода держалась в списках бестселлеров! А ведь это не просто роман, а роман в стихах, да еще каких! Четырехстопный ямб, строфы из четырнадцати строк со строго выдержанной сложной рифмовкой, последние строки в каждой строфе рифмуются, создавая афористическое заключение.

Сюжет романа разворачивается в армейской части, дислоцированной где-то в центре Израиля. Это особая часть — “хайль хинух” — дословно “воспитательное войско”. Те, кто там служит, организуют всякие лекции, семинары и экскурсии для солдат, а также преподают иврит (не все израильские солдаты хорошо на нем говорят) и т. д. В этом особом армейском подразделении встречаются новый репатриант из Канады Джей и коренная израильтянка Орит. Орит в порядке служебного задания занимается составлением брошюры об израильской идентичности, а Джей получает приказание подключиться к ее работе. Наивная Орит по уши влюбляется в загадочного канадца, но он не отвечает на ее чувство. Демобилизовавшись из армии, Орит лишается последней надежды увидеться с предметом своей любви и впадает в клиническую депрессию… Отчаявшись ее утешить, мать-вдова призывает на помощь тетю, давным-давно уехавшую в Канаду. Пускай Орит съездит за океан, немного развлечется… Проходят годы. Джей, докторант на кафедре еврейской философии в Иерусалимском университете, редактирует нудные кафедральные сборники и пишет скучные статьи. Его жизнь пуста. Репатриация в Израиль не придала ей смысла, как он надеялся когда-то… В его памяти всплывает светлое воспоминание — наивная, искренняя, пылкая и беззаветная любовь юной и неискушенной солдатки. Как мог он пренебречь ею? И вот Джей и Орит неожиданно встречаются в кафе. Она необыкновенно хороша собой и элегантна. Она уже много лет живет в Канаде и сделала карьеру в хай-тек. Так вот почему он не встречал ее так давно! После недолгой беседы Орит вежливо и равнодушно прощается с Джеем. Пораженный встречей, герой плетется домой и в довершение всего по дороге попадает в уличный теракт. Осколки стекла, вой сирен, кровь на тротуаре… Немного придя в себя, Джей звонит родителям в Канаду, чтобы их успокоить: он жив и невредим. “А мы не слушаем радио”, — равнодушно говорят ему. Вот оно, одиночество!

И тогда Джей отыскивает в старой записной книжке телефон Орит. “К сожалению, они уже улетели”, — сообщает ее мать. “Они”! Так она замужем! Все кончено! Жизнь не удалась! А Орит тем временем летит в самолете навстречу восходящему солнцу... Ее девичье унижение отомщено.

Фон этого незамысловатого сюжета богатый и разнообразный: лирические описания прекрасной израильской природы, колоритные бытовые зарисовки. Безмятежный ритм жизни кибуца, в котором выросла простая израильская девушка Орит. Богемная иерусалимская квартира, где жарко спорят молодые еврейские борцы за свободу палестинского народа. Кафе на рынке Кармель, где подают самый вкусный хумус на свете. Университет. Армия. В общем, почти что энциклопедия израильской жизни. Во всяком случае, тель-авивской.

Читатели, наверное, уже догадались, в чем тут фокус. Да, совершенно верно: роман Майи Арад — это израильский “Евгений Онегин”, это перелицовка, стилизация, новый извод старого текста.

То, что сделала Майя Арад, можно считать экстремальным продолжением старой благородной переводческой традиции: переводить с языка на язык не только слова, но всю систему символов и ассоциаций, отыскивая для них функциональные параллели в другой культуре. Так переводил “Евгения Онегина” на иврит гениальный поэт Авраам Шлионский. Например: как сказать на иврите “младые грации Москвы”? Нету такого слова на иврите, и сам этот мифологический персонаж так же далек

от израильского читателя, как вся греко-римская мифология. Шлионский переводит: “...прелестные московские лани”. Лань — старинный восточный символ девичьей красоты, читателю хорошо известный. Майя Арад идет еще дальше: ее роман — не перевод, а диалог с пушкинским текстом (в самом что ни на есть бахтинском смысле). Знакомые типы — но в иных сюжетных сочетаниях. Например, вместо дуэли — драка, и не из-за виртуального ущерба чести дамы, а из-за политических разногласий (очень верная деталь). Джей, опытный сердцеед, в отличие от Онегина, ищет себе партнерш не на балах и даже не на дискотеках, а на тель-авивском пляже. Песне девушек соответствует солдатский хор (стилизация под песни эпохи Палмаха). Все это невероятно смешно — смешно именно то, что под точно подмеченными израильскими реалиями все время угадывается их изнанка: пушкинский текст. Ну, казалось бы, что может быть общего между израильской военщиной и русскими аристократами начала девятнадцатого века? Смеешься, смеешься — а потом задумаешься: ведь все на все похоже. Похоже гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Есть, значит, какие-то вечные модели человеческого поведения, которые переходят из текста в текст, из века в век, из культуры в культуру. То есть, вернее, не они переходят, а их переводят.

Именно в таком переводе очень ярко проявляется разница между началом девятнадцатого и началом двадцать первого века. Орит не пишет Джею письмо — она проводит с ним ночь, но ее любовь остается столь же безответной, а отказ мужчины выглядит еще более обидным. Онегин в свое время счел нужным подсластить горечь своего объяснения с Татьяной галантными комплиментами: “Напрасны ваши совершенства: / Их вовсе недостоин я”.

В современном варианте мужчина отказывает девушке в любви уже после секса и без всякой галантности: “То, что было между нами… не важно, ты меня поняла?” В обоих романах герои, повзрослев и изменившись, встречаются вновь — и тогда между ними вновь происходит объяснение, зеркально повторяющее предыдущее. Татьяна объясняет Онегину, что не может его любить, приводя веские причины: она замужем, она нравственная женщина, не способная на пошлый адюльтер. Ее отказ совершается в столь же гуманной и приятной форме, в какой когда-то Онегин объяснял ей, что она — совершенство и он для нее недостаточно хорош. Пушкинские герои великодушно дают собеседнику возможность выйти из неприятного объяснения, сохраняя остатки достоинства. Два столетия спустя в объяснении героев не остается ни великодушия, ни гуманности. Непонятно даже, замужем ли Орит — или Джей неправильно понял? Головокружительное повышение ее социального статуса связано не с замужеством, а с успешной карьерой в области высоких технологий и, очевидно, соответственной зарплатой. Что перед этим жалкие гуманитарные достижения Джея (и, видимо, столь же жалкие и нерегулярные заработки)…

Конечно, не всякий текст выдержит такой перевод, а только великий. “Онегин” — величайший роман всех времен и народов. Но все-таки — зачем израильской писательнице понадобилось его перелицовывать? Майя Арад, кстати сказать, коренная израильтянка, выросла в кибуце, ее родной язык — иврит, русский язык она выучила в Гарварде. Почему ей нужно было писать роман из израильского быта онегинской строфой?

Мне кажется, виртуозные стилизации Арад — одно из проявлений глубинного процесса, происходящего в израильской культуре, нарастающего разочарования в модернизме и поиски альтернативных постмодернистских возможностей. Не знаю, как у кого, а у меня уже нет моральных и физических сил дочитывать до конца многословные, невнятные и невыносимо претенциозные романы живых израильских классиков (имена которых, как говорится, хранятся в редакции). Романы с расползающимся сюжетом и патетически поданной свеженькой идеей типа “Ребята! Давайте жить дружно!”. Почему эти авторы думают, что намеки на инцест или подробное описание какого-нибудь очень уж необычного способа соития (рядовая супружеская измена интересной уже не считается) сделают их тексты менее скучными и банальными?

На этом унылом фоне перелицовки Майи Арад кажутся необычайно свежими и оригинальными. Повседневные израильские реалии на русской классической подкладке оказываются интересными, яркими, стереоскопичными. Так и хочется сказать: “А-а, вот что это такое! Теперь я вижу!” Русские формалисты называли такой прием “остраннение”.

 

Не случайно ведь героиня романа “Другое место, чуждый город” занимается проблемой израильской идентичности, то есть тем, что нас, израильтян, отличает от всех других людей. Оказывается, израильская идентичность открывается русским ключом.

 

Поиски жанра

 

Иногда я думаю, что идейный и культурный кризис, посетивший нашу страну, может все-таки разрешиться в хорошую сторону. Я думаю это, глядя на студенток Иерусалимского религиозного женского колледжа, в котором я преподаю литературу раз в неделю. В последние годы в каждом наборе есть очень способные и самостоятельно мыслящие девочки и молодые женщины. Многие пишут, некоторые публикуются в довольно престижных журналах.