Новый Мир (№ 4 2006)
Шрифт:
Вечная слава
Жизни!
Подымайте
Медный таз!!
С нами Бог! Кара-барас!!
Плавский чай
Зоберн Олег Владимирович родился в 1980 году в Москве. Студент Литературного
Миновали Лапотково. Отец Николай ведет машину уверенно. Это его первая иномарка, вчера мы купили ее в Москве, по объявлению. Серебристая “тойота”, трехлетка — считай, новая. Вдвоем перегоняем на приход, под Курск. Выехали поздно ночью, так удобнее: из города вырвались без пробок, и шоссе почти пустое. А главное — фур нет, потому как после Серпухова дорога совсем плоха, две полосы — одна туда, другая сюда, и днем, если догоняешь грузовик, подолгу приходится тащиться за ним, пока не освободится встречка. Если фура идет медленно, можно обойти ее и справа, по обочине: пыль столбом, трясет, и думаешь: “Только бы ничего не валялось на пути, ни колесо, ни бревно, ни большой камень…” Отец Николай называет такие обгоны “старорусскими” и “церковно-славянскими”, шутит. Он, вообще, хороший батька и прихожанами любим. Только слабость у него — машины. “Впрочем, почему — слабость? Нормально. Любит человек технику, и пусть, — думаю я, глядя на ярко-желтую стрелку спидометра, застывшую на восьмидесяти километрах в час, — он же „тойоту” не на последние деньги взял, приход его стараниями не бедствует”.
Что мне не нравится в отце Николае, так это его склонность поучать всех и всюду. Мне, правда, он не проповедует, сдерживается. Так только, иногда.
По-прежнему темно, но уже утро, слева над лесом небо стало чуть бледнеть сквозь тонкие сизые облака. Если кто-то едет навстречу с дальним светом, отец Николай тоже подмигивает ему дальним, чтоб не слепил. Да, хороша “тойота”, тихая, быстрая, и подвеска мягко сглатывает ухабы.
— Интересно, — говорит отец Николай, — а действительно она всего семь литров на сотню жрет?
— Должна, — отвечаю я. — В сервисной книжке написано, по-английски.
Батька радуется, говорит об экономии и о том, что когда долго едешь куда-то на машине, в ней появляются странные, заунывные такие шумы, которые в городе совсем не слышны, и что это как бы и есть настоящий голос автомобиля. Я соглашаюсь. Отец Николай приходится мне дядей по матери, и мне можно называть его батькой, он не обижается. Он еще молодой священник, только года полтора назад принял сан, но уже сориентировался, как половчее вести приходское хозяйство. Сейчас он благодарен мне — я помог выбрать хорошую машину.
Музыкальные диски, что были с собой, мы прослушали еще по дороге в Москву; столичные частоты в FM-диапазоне уже не ловятся, и мы внимаем орловской радиостанции; передают новости, голос диктора то плохо слышен, то вовсе заглушается шумами.
— Ты рассказывай что-нибудь, а то усну, вильнем под откос,
— Ладно, — отвечаю, — давай обсудим проблему экуменизма на периферии. Или вон, слышь, передают: к Тайваню движется очередной ураган.
— Так ведь проблемы никакой нет. — Батька притормозил перед поворотом. — Это только принято считать, что у православного человека всё — проблема… Всё — его волнует… А мне вот, знаешь ли, по большому барабану, что завелся там где-то на краю земли экуменист, да пусть он там молится хоть на силосную башню… Наоборот, граждане на него посмотрят-посмотрят, да и сделают здравый вывод. Правильно?
Батькины рассуждения меня злят немного, такое ощущение, что он одного себя правым считает и сознание его — словно какой-то веселый, но пыльный канонический ящик.
Однако я поддакиваю, довольный тем, что батя разговорился, значит — внимательнее следит за дорогой, не одолеет его дрема.
В эфир прорываются спортивные новости, диктор сообщает, что китайская теннисистка проиграла француженке со счетом… и что превосходство француженки было видно уже в первом…
— Теперь этой китайской девочке там, у нее на родине, обеденную норму риса урежут наполовину, — искренне вздыхает батька.
— Да, понимаю… Хорошо, что мы в России живем, — соглашаюсь я.
Вдруг на дороге возникает темная фигура — то ли в плаще, то ли в черной шинели, — бежит, в свете фар мелькнуло бледное лицо.
Батька резко тормознул, но не стал менять курса, чтобы не занесло. Человек мелькнул слева и исчез.
— Вот гад! — волнуется батька. — Куда его несет?! Кто это, интересно?
— Может, просто ночная сволочь, а может, даже дезертир, — отвечаю.
— Тебе смешно, а я за рулем… С другой стороны, нам бы ничего страшного не было бы, не лось ведь… Но жалко — душа… Вот если бы лось…
— Не говори. — Я тоже представил, что будет, если мы сшибем лося… Ничего хорошего.
Мелькают знаки, указатели населенных пунктов, белым по синему — названия речек и озер.
В городке Плавске мы решили остановиться, попить чаю, крепкого, перекусить. Но дотуда еще ехать. Надо будет немного пройтись, что ли, по этому Плавску. Интересное название, текучее такое, аккуратное.
— Это будет почти середина пути, точка, так сказать, отсчета… — задумчиво говорит батька.
— Отсчета чего? — спрашиваю.
Он молчит. Наверно, не знает, что ответить.
Совсем рассвело, едем быстрее.
На шоссе начались горки: дорога метров сто пятьдесят круто спускается в овраг, там резко поднимается, и в самом начале подъема нас вдавливает в сиденья; батька на таких виражах поддает газу, и мы проходим их, как он говорит, “по-гагарински” — весело и с перегрузками.