Новый Мир (№ 4 2006)

Журнал Новый Мир

Но именно Вольфу автор поручает взглянуть на картину сердечного общения братьев Света глазами человека, резко меняя уже привычный читателю ракурс. Вот в “Пути Бро” главный герой переживает минуту беспомощности и отчаяния, размышляя над невыполнимостью задачи и неизбежностью гибели в этом чуждом мире, “распахнувшем перед нами свою могильную пасть”. И тогда немногочисленные пока братья сцепляют руки, образуя Малый Круг Света. “Едва мы сделали это, сердца наши вздрогнули . И ожили. Свет снова заговорил в них”. А вот рассказ старого Вольфа, ребенком наблюдавшего, как его отец и другие члены Братства застывали,

обнажив торсы, взявшись за руки и образовав круг. Мальчик чувствует, что они что-то нарушают, пытается их разбудить, бьет по спинам и даже приставляет к спине отца раскаленную кочергу. Но тщетно: они не обращают на него никакого внимания. И он понимает, что сидящие в круге — уже не люди, что они — живые мертвецы.

Именно Вольф формулирует мысль, которая помещается на другом идейном полюсе романа. Братство Света — это не избранные, высшие, сверхлюди, стремящиеся к духовному подвигу, — но нелюди, “враги всему живому”, и по воле 23 000 “живых мертвецов” теперь может погибнуть Земля со всеми ее обитателями, чего она, конечно же, не заслуживает.

Именно Вольф оставляет Ольге ключ, с помощью которого она может попытаться бежать из бункера. Провокатор ли Вольф или недремлющие камеры наблюдения и альтруизм Ольги, вовлекшей в побег слишком много людей, предопределили неудачу, но только побег оказывается тестом на сообразительность: преодолев множество препятствий, чудом избежав гибели, Ольга и Бьорн уже чают оказаться на свободе, как выясняется, что в конце пути их спокойно ожидает тот, кто уже однажды заманил в ловушку. Братству, оказывается, нужны двое недобитков, чтобы те в решающую минуту преображения, когда 23 000 сверхчеловеков, взявшись за руки, замкнут Круг Света, подержали двух младенцев, которые уже научились разговаривать сердцем, но стоять пока не умеют.

Почему для этого дела надо пройти испытание на выносливость, находчивость и мужество — тоже не совсем понятно. Но нужно же автору найти способ отправить главных героев на тот остров, где готовится заключительный акт мистерии, в то место, где избавляющиеся от своей человеческой личины братья готовы преобразиться в вечные лучи света.

Признаться, я боялась, что, выполняя завет старика Вольфа, герои как-нибудь проберутся на заветный остров и если не с помощью кочерги, то какого-нибудь другого орудия разомкнут круг и помешают гибели планеты. Но насмешливый Сорокин препоручил этот план, слишком уж отдающий финалом голливудской страшилки, своему двусмысленному герою.

Финал гораздо интереснее и загадочнее: Круг Света был беспрепятственно образован на специально оборудованном для Преображения острове, загодя прикупленном Братством в каком-то тропическом раю. Каким-то образом сектанты смогли сломить волю Ольги и Бьорна, так что те ощутили их цели как свои, преисполнились восторга и бережно держали маленьких сверхчеловечков на своей груди, когда сомкнутые руки 23 000 братьев заставили согласно трепетать их сердца. Земля вздрогнула, Свет ослепил героев, лишил их чувств, но через какое-то время Ольга и Бьорн очнулись и обнаружили, что все члены Братства, бездыханные, лежат на белом мраморе острова. А они сами — живы и невредимы. Преображение совершилось, братья Света оставили свои бренные телесные оболочки и вознеслись? Но почему не прихватили с собой Землю? И отчего лица умерших сведены судорогой и на них застыло выражение страдания и недоумения?

Некоторые из рецензентов посчитали, что Земля все-таки исчезла и Ольга с Бьорном должны начать все заново, как новые Адам и Ева. “Очнулись Ольга и Бьорн, а вокруг — трупы, останки (оболочки) братьев. И никого. Только они двое и Вселенная, которую сделал для них Бог. Ну то есть рай. Вторая попытка”, — пишет, например, Евгений Лесин (“НГ Ex libris”, 12.I.2006). Это как — Земля исчезла, а остров в теплом океане — уцелел? Бог,

конечно, всемогущ, но в романе автор могущественней, а он вкладывает в уста Бьорну слова: “Мне кажется, нам надо вернуться к людям”. Физик, атеист, прагматик, доверяющий только “формулам и технологиям”, он понимает после происшедшего, что “все это создано Богом” и создано “для нас”. Но эти новые Адам и Ева на райском острове даже не знают, как молиться Богу. “Надо вернуться к людям и спросить у них”.

Так что — вся эта мистерия разворачивается ради того, чтобы двое молодых прагматиков уверовали в Бога? Или таким сложным способом Бог доказывает, что все-таки и Землю, и человека со свободой воли создал он, а не какие-то там заблудившиеся лучи Света? И кто они такие, посланцы Света? Люцифер — ведь тоже светоносец.

Автор не ставит решительных точек над “i”. И правильно делает. Чем буже пространство интерпретации, тем банальнее смотрелась бы насмешливо-политкорректная концовка романа, где читателю и так подсунули слишком много обманок.

 

1 Сорокин Владимир. Трилогия. М., “Захаров”, 2006, 685 стр.

Ненаучная поэтика

Чарник Елена Геннадиевна — поэт, эссеист. Родилась в 1974 году. Окончила Харьковский государственный университет. Настоящие эссе — первая публикация автора.

Фрагменты о времени

Идиллия детектива

Самое размеренное, аккуратно устроенное время — время детектива. (Речь, разумеется, о жанре.) Только благодаря этой размеренности сыщик и следователь могут вести и продолжать свою работу. Если бы персонажи детектива жили хаотично, то есть обедали в разное время, мели улицы когда придется, укладывались спать и вставали когда вздумается, если бы они дружили с кем попало и кого попало любили, каждый раз в другом месте выбрасывали мусор, работа сыщика потеряла бы смысл. Оттого детектив так буржуазен.

Вот распространенные показания свидетелей: “Я каждую неделю в пятницу подстригаю кусты около дома мистера Z, да, это была пятница”, — говорит садовник. Или булочник: “Миссис К каждый день в 11 часов утра заходила сюда. Она всегда покупала две булочки с корицей. В тот день, когда вошел мистер Н, она уже уходила. Значит, было 11.10”. По часам ежедневной, постоянной жизни персонажей сверяет сыщик часы преступления. Преступление должно вписаться в какой-либо промежуток обывательского времени. Или как-то нарушить, взорвать ход вещей и тем выдать себя. Убийца старается закамуфлировать преступление под “естественный ход событий”. Его задача — искусно залатать все дыры во времени. Задача сыщика — опознать искусственную нитку. И это он может сделать, только опираясь на размеренный, одинаковый для каждого из персонажей ход времени. Жизнь детективных жителей — идиллия, нарушаемая лишь редкими преступлениями, и она тут же восстанавливается, когда преступление раскрыто. Садовник идет стричь кустарник, а миссис К отправляется за своими булочками с корицей.

Такое же время, видимо, нужно кино. Бернардо Дзаппони, рассказывая о Феллини, сравнил его с Мегрэ, который был любимым персонажем Феллини; Феллини, как и Мегрэ, был человеком привычек, а освоение чужих привычек и для того и для другого было методом.

Примерно так же построено время сказки, особенно авторской. С той только разницей, что на время сказки все отпущены на каникулы. Возьмем Гофмана. Его время можно назвать каникулярным. Его студенты не учатся, лишь ходят в гости к профессорам, судьи не судят, тайные советники не советуют, князья не княжат. Все заняты сказкой. Но тем не менее все остаются людьми с правилами и привычками, может быть оттого, что живут в Германии...