Новый Мир (№ 4 2011)
Шрифт:
— Не знаю. Я сейчас опять плакать начну.
— Ты слушаешь, Оля?.. Меня не заботит наша претензия на великость. И мне совсем не в боль наши имперские одышки… хронические! на каждом пригорке!.. Я, Оля, ненавижу кровь. Я холодею от национальной поножовщины… Я скромный камерный человечек. Я маленький. Но при всем этом… При всем этом, Оля, почему я так хочу мужского бесстрашия?
— Ты у нас храбрец.
— Вовсе нет. Женщина может и должна хотеть мужского бесстрашия. И я хочу. Страстно хочу! Не политизированного. Не
Ольга смягчает, сбивает слишком высоко взятую сестрой ноту:
— Я ведь тоже отчасти верю в такой нарисованный твой Питер. В высокую мысль. В благородство и прочее… И я готова, пожалуй, поехать… как-нибудь… на пару дней — и как следует, неспешно пройтись с тобой по туманному Невскому.
— Не обязательно. Не главное. Невский глаза намозолил!
— Мне — нет.
— Пусть Невский!.. Но потом, Оля, обязательно в пригороды… посмотрим тот памятник братьям Орловым. А?
— Может быть, все-таки прихватим с собой на прогулку… кого-то еще?.. из питерцев. Из живых. Для нашего сопровождения. Каких-нибудь симпатяг мужчин?
— Ни в коем случае. Только мы. Сестры будут стоять и смотреть на памятник братьям. А?.. Сколько там Орловых?
— Там — это где?
— В Истории?
— Пятеро.
— На нас хватит..
Сестры засмеялись… Вместе… Такой выжданный, такой жадный, такой нужный им сейчас смех!
И смолкли.
— Тс-с.
Вдруг перемигнул свет. И сразу ожил сросшийся, привязанный к мигающему свету Кандинский. Голос, читающий из Кандинского:
“СЛУЧАЙНОСТИ КРАСОК… СЛУЧАЙНОСТИ КРАСОК…”
Ольга: — Это Батя. Старик где-то провод задел. Не спится!.. Бродит туда-сюда… Я едва не наткнулась на него в темноте.
Голос читает спокойнее, тише:
“СЛУЧАЙНОСТИ КРАСОК… ОНИ НАУЧИЛИ МЕНЯ ВЕЩАМ, КОТОРЫЕ НЕ УСЛЫШАТЬ НИ ОТ КАКОГО УЧИТЕЛЯ”.
Сестры сидят обнявшись. Притихли.
— На втором углу рычажок задел.
— Пойти выключить?
— Само смолкнет.
Тишина.
Краем комнаты прошел Батя. Действительно он. Старик вроде бы лег спать… Но опять встал. И куда-то слепо идет и идет. Кружит… Разматывая заодно слипшийся клубок своей винящейся памяти:
— …Звоницын в охоте понимает! У них, в Сибири, на охоту надо выйти рано. Если за волками. Совсем рано. До света…
Инна: —
Ольга вступает вдруг агрессивно, со смешком: — Новое поколение? Бесстрашные и благородные?.. Но мы-то с тобой как?.. Мы, Инна, постареем. Еще как! Ты моложе меня, но и ты, Инночка, к той поре постареешь.
— Пусть.
— И что?.. Пожилые симпатичные леди?.. Ждущие новое поколение питерцев?
— Пусть.
— Они придут, а мы старенькие.
— Пусть придут, Оля… И пусть мы их увидим.
— Ты хочешь, чтобы я опять завыла.
— Ты, Оля, красивая. Ты умная. И по сути — неозабоченная… Ты находишь себе мужчину не ища. У тебя даже выбор… Ты когда-то ответила мне — проблема выбора. А голос твой меж тем такой звучный, удачливый, фартовый, женски-сытый… А я?.. Только подбираю за тобой твои промахи. Да и то мимо!.. Однако заметь, Оля, я в кулачок не плачу. И нет у меня слез веером… Я не сдаюсь. Я буду ждать подрастающее поколение.
Ольга закрыла лицо руками.
— Не плачь, Оля… Они обязательно вырастут. Встанут в рост… Бесстрашные наши мужчины.
— Тс-с… Шаги. Слышишь, опять он шаркает.
Батя медленнно проходит мимо них, не поднимая глаз — не замечая вжавшихся в диван, притихших сестер.
— …У охотников в ходу их сибирское словечко дорассвет . Выйти на охоту надо рано, на дорассвете …
Батя рассказывает самому себе. Его хваткая, фиксирующая память ничего не упустит. Какая фантастическая память!
— …Когда на немереной черноте горизонта зарождается маленькое бесцветное пятнышко — это значит дорассвет. Пятнышко набирает красноты… Не алый, а этакий слабый брусничный цвет. Так что мы вышли с Звоницыным на волков вовремя. Мы хотели успеть… На самом дорассвете.
— Инна, а как же Москва?.. Воспитала тебя, выучила, дала жилье… Неужели совсем не любишь?
— Я, Оля, женщина. Я люблю Москву, а мечтаю о Питере.
— А как же этот знаменитый трехсестринский зов?
— Зов, если честно, меня не слишком трогал… Согласись, Оля. Слышится надрыв. Еще какой!.. Да, да, да, — я люблю ее и завываю — в Москву-уу-у!.. Люблю и опять с радостью завываю — уу-у-у!
Обе смеются.
— Ты вся в слезах.
— Плевать.