Новый Мир (№ 5 2011)
Шрифт:
Или же все еще отвратительней, и кто-то там наверху уже настолько перестал с нами церемониться, что просто швыряет одну пайку на двоих, дескать, и этого достаточно, сами как-нибудь разберетесь?..
И стало быть, заключает Теряев, если все мои мысли и сны оказываются не только моими, если они одновременно посещают две головы, то почему бы тогда не допустить, что этих голов может быть и десять, и двадцать, и сто, и какое угодно количество? А если это может быть, то, значит, так оно и есть. Из соображений высшей экономии.
И Теряев вновь упирается в ненавистный косяк. А потом опять думает о том,
Мысль о том, чтобы как-нибудь ночью ее придушить, он упорно гонит прочь. Если все так, не пойми как и для чего, но устроено, то естественно предположить, что и в ее седой голове наверняка уже сидит та же мыслишка. И в лучшем случае она не даст застать себя врасплох. И без схватки тут не обойтись. А в худшем? И ведь это еще при условии, что ее мысли повторяют его. Если она номер два. А если наоборот? Если она уже давно ждет удобного случая?
По ночам Теряев теперь то и дело прислушивается: спит ли она? Каждый раз ему кажется, что нет. И каждый раз, чувствуя, как начинают путаться мысли и слипаться глаза, он засыпает с надеждой на то, что, одинаково натерпевшись страху, они и засыпают одновременно.
Почему-то покончить с ней как-то по-другому ему ни разу не приходит в голову.
Однажды, когда Теряева залезает в ванну, Теряев собирает кое-какие намеченные заранее вещи, быстро переодевается, переобувается, берет деньги и выходит из дома.
На улице лето, днем жарко, ночью тепло. Целыми днями Теряев без всякой цели бродит по городу, сидит в парках и на остановках, читает газеты, наблюдает за прохожими, а ближе к ночи идет на какой-нибудь из центральных пляжей. Здесь и в это время всегда кто-то есть. Тут он чаще всего ночует.
Его радует то, с какой готовностью изнеженное безвылазной домашней жизнью тело принимает новые условия. Мелкие неприятности вроде крепатуры в икрах, затекшей шеи и ноющего плеча или локтя не в счет. Несуразно малая цена за избавление от тревог. За одно только ощущение счастливой растерянности перед безграничным пространством.
Часто он останавливается на каком-нибудь перекрестке и долго стоит, крутя головой, выбирая направление. Какое это почти блаженство (как в юности, когда он мотался по своей необъятной Родине автостопом) — стоять на семи ветрах перед свободным выбором, куда, в какую сторону двигаться дальше! И вообще все, все, все это даже весело.
Появление в какой-то момент рядом Теряевой его ничуть не огорчает. Напротив. Он ведь знает, что ее выгнало из дому. Ей нужен не столько он, сколько утраченное с его уходом ощущение принадлежности к косяку. В этом все дело. И вот она, принципиальная разница между ними во всей красе: то, что его мучило, — для нее было смыслом или даже условием существования. Было и остается. Через нее его теперь пытаются затащить обратно. Но морок уже развеян, и точки расставлены. Есть чему обрадоваться! И ее уговоры вернуться домой, ее нытье и жалобы ложатся как бальзам на душу, придают ему еще больше уверенности в своей правоте. Хочется жить в косяке? Да пожалуйста! Ах, без меня не получается? Ну, извини. Всем привет.
Что будет, когда начнутся холода, он не знает, да и задумываться всерьез пока не собирается. Голова полна совсем другим. За считаные дни он набрался стольких впечатлений, что и в полгода не пересказать. А если еще все это помножить на томившиеся под спудом переживания последних лет… И вот после многих месяцев молчания он дает волю языку. И если Теряева решила бродить
Иногда на закате они, не сговариваясь, садятся бок о бок где-нибудь на склонах и подолгу смотрят в сторону моря. Неподвижные взгляды, застывшие позы, отрывистое, под порывами ветра, шуршание прислоненного к его бедру кулька, шевеление ее седых распущенных волос, которые с безжизненной легкостью приподнимаются, чтобы опять опуститься на плечи, — все это делает их похожими на кукол.
Время от времени она, то ли на что-то обидевшись, то ли утомившись его болтовней, исчезает, но каждый раз возвращается и опять, нахмурившись, ковыляет за ним по жарким улицам. Теряев смеется. Ее исчезновения и появления всегда неожиданны, даже внезапны. Случаются фокусы и почище. Вот она, хныча, отстает, просит его идти помедленнее, а уже в следующее мгновение оказывается на полквартала впереди. У Теряева и на это есть объяснение, но пока пусть. Пусть тешится.
Между тем он быстро осваивает науку бомжевания. Деловито заглядывает в мусорные контейнеры, с благодарностью принимает все, что ни подадут сердобольные прохожие. Мнение Теряевой на этот счет его не интересует.
Наконец, однажды утром, проснувшись, он вдруг решает ехать. Какая-то последняя нить, связывавшая его с этой жизнью, ночью, во сне, оборвалась.
Теперь надо только дождаться, пока спадет жара. Тогда он доберется до объездной, встанет на обочине, поднимет руку и — в путь. Он будет распахивать двери подваливающих грузовиков и, как в молодости, кричать в кабины: “По трассе! Денег нет!” Он еще не настолько обтрепался и замусолился, чтобы его с ходу принимали за бомжа. К тому же и возраст должен вызывать доверие у водителей. Отчего бы не подбросить мужичка? Расплачиваться будет рассказами, с этим у него все в порядке.
Сначала строго на север, а потом будет видно. Главное, подальше себя зашвырнуть. А там уж как сложится. Как-то же оно сложится. Есть вокзалы, приюты, монастыри, добрые люди, наконец…
Определившись, он радостно, полной грудью вздыхает и натыкается на взгляд Теряевой. Ни разу за всю их долгую жизнь он не видел такой злобной усмешки. В ответ у него невольно вырывается: “Ну что, чучело? Ты хоть знаешь, что тебя вообще не существует?” Прозвучавшие слова его же самого на мгновение вгоняют в панику: что это было? Он произнес действительно пришедшее ему на ум или же только прочел увиденное в ее глазах?
Теряев отворачивается и долго, не отрываясь, смотрит на это ненавистное, ненавистное, ненавистное, ненавистное море. Чтобы, не дай бог, не заскучать по нему когда-нибудь в будущем.
Театральное
Парин Алексей Васильевич родился в 1944 году. Поэт, переводчик, театровед, музыкальный критик, либреттист. Автор множества статей по проблемам музыкального театра, книг “Хождение в невидимый град. Парадигмы русской оперы” (1999), “О пении, об опере, о славе” (2003), “Фантом русской оперы” (2005), “Европейский оперный дневник” (2007). Поэтические переводы Парина собраны в антологии “Влюбленный путник” (2004). Стихи Парина выходили отдельными книгами (М., 1991, 1998; Фрайбург, 1992), переводились на немецкий и французский языки и печатались в отечественной и зарубежной периодике. Живет в Москве.