Новый Мир (№ 6 2009)
Шрифт:
а я — романтик. Кстати, иногда на концерты кельтской музыки прибегали и вполне успешные менеджеры и юристы — вдохнуть глоток сигаретного дыма как иллюзию воздуха свободы. И почувствовать себя продвинутыми, в отличие от остальных, кого чуть позже обозвали «офисным планктоном».
Впрочем, для обозначения этих самых продвинутых граждан и их фантазий уже давно существовало презрительное слово «кельтомания». И родилось оно не в России и не в конце XXвека, а гораздо раньше.
В 1760 году просвещенная Европа открыла для себя кельтов — своих соседей, таких близких и таких незнакомых. Вышел в свет сборник «Оссиановых песен» Джеймса Макферсона — литературная мистификация, каких в то время было немало, написанная
Во Франции вообще сложилась парадоксальная ситуация: кельты, то бишь древние галлы, считались (и считаются до сих пор) предками французов.
И тот факт, что жители провинции Бретань, противники революционных идей и вообще презираемые ретрограды, тоже являются кельтами, не очень-то грел душу патриотам милой Франции: выходило, что бретонцы французам вроде как близкие родственники. Но самим бретонцам кельтомания очень даже пришлась по душе, так как их литература и культура, до того никем не замеченная, вдруг стала модной.
В начале XIXвека даже была создана организация, называемая Кельтской Академией. Целью Академии, как гласил ее манифест, было «воссоздать историю кельтов, отыскать памятники кельтской эпохи и исследовать, обсудить и объяснить», а также «изучить и опубликовать этимологии слов всех языков на основании кельтско-бретонского, валлийского и гаэльского». Последнее делалось с большим усердием и в основном за счет ложных этимологий. Так, один из, с позволения сказать, академиков, Ла Тур д’Овернь, в книге «Lesoriginesgauloises» («Происхождение галлов») возводит название Пиренеев к бретонскому слову per — «груша», а название Альп к бретонскому al — «другой» и pez — «конец». И так далее, в духе Тредиаковского. Члены Академии к тому же разделяли мнение, согласно которому бретонский являлся прародителем всех языков и достался людям аж от Адама и Евы (которые по национальности конечно же были древними кельтами, не иначе):
«Поскольку язык кельтов не был связан ни с одним из тех языков, которые были сильны во времена Цезаря, остается заключить, что если и остались какие-либо первозданные языки, которые были внушены Богом во время построения Вавилонской башни, то кельтский или галльский есть один из этих языков, имеющий настолько же сильные доказательства своей древности, как и те другие языки, о которых мыговорили, и, следовательно, армориканский (то есть бретонский. — А. М. ) язык является одним из древнейших, насколько возможно рассуждать о древности, если можно доказать, что он тот же язык, что и галльский», — писал Пьер де Монуар, составитель бретонской грамматики, аж в XVIстолетии
Смех смехом, но миф о том, что кельты — древний народ, обладающий вековой мудростью, оказался весьма и весьма живучим. И современные кельтоманы порой выдумывают не менее ошеломляющие в своей нелепости гипотезы. Но вернемся к истории вопроса. Мода на кельтов, вспыхнувшая в XIXвеке, прошла, и кельтомания уступила место более скромной, но дотошной кельтологии —
И теперь поколение детей тех, кто впервые проникся кельтами в конце 80-х, слушает кельтскую музыку, вешает на шею кулоны в виде трискеля или кельтского креста и конечно же фантазирует. Ведь всякий волен выдумывать своих кельтов и искать в них себя.
Белая богиня и черный кентавр
Влюбленные, безумцы и поэты
Сотворены из собственных фантазий:
Безумец видит демонов повсюду;
Влюбленный в ослеплении своем
Красу Елены зрит в цыганке смуглой;
Поэта взор, блуждая, переходит
С небес на землю и опять на небо.
У. Шекспир, «Сон в летнюю ночь», V, 1 .
sub I /sub
Из всех английских поэтов XX века лишь двое решились создать собственный поэтический миф — Уильям Йейтс и Роберт Грейвз. Между прочим, оба они были ирландцами, и кельтский элемент играет первостепенную роль в их творчестве. Он обнаруживает себя в причудливости фантазии, в языческой страстности, граничащей с одержимостью: «Безумная Ирландия втравила тебя в поэзию», — сказал Оден о Йейтсе. Наверное, только безудержные ирландцы могли сотворить такое — возвысить свой личный поэтический принцип до масштаба универсального мифа.
Мифопоэтическая система Йейтса в основном изложена в его прозаических книгах «Per Amica Silentia Lunae» (1917) и «Видение» (1925), система Грейвза — в книге «Белая Богиня» (1946).
Главные понятия Йейтса — маска, Даймон и фазы лунных превращений, причем в первой книге 1917 года лунных фаз еще нет (они появляются только в «Видении»). Зато луна присутствует в самом названии этой книги: «Per Amica Silentia Lunae» — «При благосклонном молчании луны» (из Вергилия). В «Per Amica...» высказывается выношенное Йейтсом убеждение, что истинный поэт должен довериться своему Даймону (анти-Я) и создать маску , во всем противоположную себе самому. Суть «Видения» — книги, якобы наговоренной духами жене поэта во время сеансов автоматического письма, — в учении о лунных фазах души, движущейся по кругу от пассивной объективности к полной субъективности, достигая состояния Единства Бытия в фазе полнолуния. При этом нужно учесть, что поэтическая мифология Йейтса не исчерпывается этими двумя важнейшими книгами, но включает в себя представление о символической Розе, распятой на Кресте Времен (от розенкрейцерской доктрины, разделяемой Йейтсом), и учение о трансмутации души (следствие его алхимических увлечений). Эти идеи наиболее ярко представлены в его сборнике рассказов «Сокровенная Роза» ( «The Secret Rose» , 1895) и в лирике.