Новый мир. № 1, 2004
Шрифт:
Приближение к средневековому человеку
Словарь средневековой культуры. Под редакцией А. Я. Гуревича. М., «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2003, 632 стр. («Summa culturologiae»)
С самого начала надо оговорить, как нужно понимать название «Словарь средневековой культуры»: перед нами не справочное издание. Этот словарь — не языковой, не толковый и не энциклопедический. Цель его — не в том, чтобы давать краткие фактические сведения о возможно большем количестве реалий и деятелей средневековой культуры. Если вам где-то встретилось незнакомое слово, относящееся к Средневековью, или вы хотите уточнить дату постройки какого-нибудь собора, то вам лучше обратиться к другим словарям, энциклопедиям или монографиям. Составители «Словаря средневековой культуры», как гласит предисловие, «предпочли дать ограниченное число словарных статей (чуть больше ста), но таких, которые
Такой подход накладывает отпечаток и на форму, и на содержание словарных статей, что неизбежно имеет последствия для читателя «Словаря…» — хочется сказать именно «читателя», а не «пользователя»: это не та книжка, которую вытащил с полки, раскрыл на нужной букве, посмотрел, захлопнул и поставил обратно, — раскрыв ее, вам не только придется, но скорее всего и захочется читать, читать дальше, читать еще. Статьи занимают от двух до десяти страниц убористого текста в два столбца. Потому что как можно втиснуть «ментальную атмосферу» в тесные рамки обычной энциклопедической статьи? Как обрисовать в двух словах социально-психологическую среду эпохи?
Авторы некоторых статей почти вовсе отказались от фактической канвы и тем более — от претензии на исчерпывающий характер информации. Например, в статье «Крестьяне» мы не найдем детального описания крестьянского хозяйства, ритуалов зависимости, аграрных культов или сельскохозяйственных технологий. Цель статьи другая: в ней рассказывается то, что интересно в плане исторической антропологии крестьянства. Что мы знаем, например, о пространственно-временных представлениях средневековых крестьян или что мы знаем о крестьянине как индивиде? Разумеется, здесь невозможно было бы охватить все регионы Западной Европы и все Средневековье. Скудость источников обусловливает пунктирный характер изложения: что-то об английских крестьянах XIV века, что-то — о норвежских XIII века. Но это «что-то» — по большей части именно то, чего большинство российских читателей (кроме тех, кто прилежно изучал монографии и статьи Гуревича) никогда не читали о европейском крестьянстве и чего они не найдут ни в одном справочном издании. Только недавно переведены на русский язык книги «Возвращение Мартена Герра» Н. З. Дэвис и «Сыр и черви» К. Гинзбурга, а также некоторые другие работы западноевропейских историков о средневековом крестьянстве, в большей или меньшей мере созвучные историко-антропологическому методу и отчасти давшие материал для описываемой статьи. Это микроисторические исследования, а в статье «Крестьяне» на их основе предпринят синтез, то есть сделано то, что в свое время и было заявлено как цель микроистории.
Синтез возможен тогда, когда исходный материал — результаты множества аналитических исследовательских усилий — имеется в достаточном количестве и достаточно однороден. Поскольку историческая антропология работает под лозунгом идиографической истории, то есть истории, изучающей индивидуальное и не пытающейся вывести из множества индивидуальностей всеобщие законы, сбор такого материала выглядит проблематичным. Сколько индивидуальных случаев нужно проанализировать, чтобы можно было сказать, что их достаточно для убедительного синтеза? Теоретический ответ на этот вопрос так пока и не найден, что не мешает, однако, историкам проводить исследования и — выпускать «Словарь средневековой культуры», представляющий собой, по крайней мере отчасти, попытку именно такого синтеза. Ибо синтетическими являются и само понятие «средневековая культура», и, в частности, понятие «средневековый европейский крестьянин», и значительная часть других понятий, вынесенных в заголовки статей словаря.
В этой связи необходимо вновь сделать уточнение. Статьи в словаре располагаются, так сказать, на разных уровнях абстракции. В то время как одни из них — скажем, «Дьявол», «Сага», «Грехи и добродетели» (примеры выбраны наугад) — отправляются от понятий, существовавших в сознании людей Средневековья, другие описывают предметы, сконструированные историками Нового и Новейшего времени: «Картография», «Возрождения средневековые», «Феод». С одной стороны, соседство столь разноприродных категорий может вызвать сомнения, но, с другой стороны, оно и весьма поучительно, ибо показывает лишний раз, как тесно переплетаются в нашей — в том числе и научной — картине прошлого
О том, в каком смысле используется в «Словаре…» слово «культура», обстоятельно говорится во введении. Не вдаваясь в пересказ, отметим лишь, что понятие это значительно расширено по сравнению с тем, как оно употреблялось в советских учебниках и монографиях, где его содержание сводилось к «выдающимся творениям» литературы, архитектуры, музыки, живописи и ваяния, передовым достижениям научной и философской мысли и некоторым аспектам религии и теологии. В сферу культуры авторами словаря вовлечены такие явления, как представления о смерти и о чести, парадоксальные практики (вроде унижения святых) и агрономические эксперименты, ритуалы и пытки, понятия об устройстве и характере Священной Римской империи и о королевской власти. Культурными феноменами предстают сон и сновидения, болезнь и Страшный суд. Историко-антропологический подход позволяет, в частности, увидеть, насколько разным могло быть в разные века и в разных контекстах содержательное наполнение тех или иных слов, понятий, которые нам сегодня кажутся ясными и однозначными.
В значительной мере именно концепцией издания объясняется и отсутствие в нем статей на ряд тем, без которых немыслима средневековая культура, в том числе — или даже в особенности — при историко-антропологическом ее толковании. Составители сочли возможным выпустить в свет словарь без отдельных статей об архитектурных сооружениях (церковь, собор, замок, мост), о техниках и произведениях письменности (манускрипт, грамота, книга, хроника), о гастрономической культуре (ее представляет одна короткая статья «Еда»), о войне и связанных с ней культурных институтах… Список того, чего нет, можно было бы продолжать еще и еще. Такие лакуны остались, однако, не из-за того, что предметы эти были сочтены неважными или не относящимися к культуре. Как раз наоборот, именно потому, что важно было бы дать именно историко-антропологическую их трактовку как явлений культуры, оказалось трудно, а порой — особенно в обстоятельствах нищенского существования гуманитариев и нарушения многих традиционных научных связей в середине — второй половине 90-х годов, — к сожалению, и вовсе невозможно найти в России или за рубежом авторов, которые согласились бы на предложенных условиях написать и представили бы статьи на эти темы, соблюдя при этом не только установленные сроки и объемы, но прежде всего принципиальный замысел издания. Как отмечает в предисловии Гуревич, «пришлось убедиться в том, что почва для создания подобного словаря в отечественной медиевистике все еще не подготовлена, в историко-антропологическом ключе работают лишь немногие исследователи. В результате не все включенные в словарь статьи в равной мере продиктованы обрисованным выше способом воспроизведения истории», а от некоторого числа поданных материалов составителям пришлось скрепя сердце отказаться именно по той причине, что они, при всей эрудиции авторов и при всей массе сообщаемой фактической информации, являли собой традиционные энциклопедические статьи, а не образцы историко-антропологического подхода.
Разумеется, создатели «Словаря…» отдавали себе отчет в том, что полностью обойти молчанием некоторые темы нельзя даже при всех вышеописанных трудностях. Поэтому многие статьи в той или иной мере охватывают наряду с основным своим предметом также и смежные, более частные или более общие темы. Так, например, о войне идет речь в статьях, посвященных рыцарству, крестовым походам, «Божьему миру», и в некоторых других; о хрониках — в статье «Историография» и т. д. Таким образом, хотя бы часть пробелов удается как-то восполнить. Множество досадных, зияющих лакун тем не менее остается. Взыскательный читатель, наверное, сочтет это (а не, скажем, отсутствие оглавления) основным недостатком «Словаря…». На такой упрек можно дать три ответа.
Во-первых, целью настоящего проекта было не описать всю средневековую культуру, а представить те взгляды на нее, которые выработаны на сегодняшний день исследователями историко-антропологического направления. Поскольку историки эти, как было сказано, немногочисленны и к тому же не универсалы, а работают в более или менее ограниченных тематических полях, то вполне естественно, что за недолгий срок существования исторической антропологии в России «освоено» ею отнюдь не все многообразие тем. И потому пробелы в «Словаре средневековой культуры» можно рассматривать как вехи, отмечающие те сюжеты, которые еще ждут своей разработки.
Во-вторых, «Словарь…» изначально задумывался как двухтомное издание. Первый том должен был быть посвящен реалиям, второй — персоналиям. Обстоятельства — как научные, так и вненаучные — позволили подготовить и выпустить пока только один том. Составители, однако, не оставляют надежды на то, что работу удастся продолжить. Если проект будет развиваться дальше, то наряду с подготовкой второй его части может быть расширена и первая, и тогда «Словарь средневековой культуры» в некотором неопределенном будущем явился бы перед читателем в обновленном виде, дополненный желанными новыми статьями. Динамично развивающиеся контакты между учебными и исследовательскими заведениями России и Запада дают основания надеяться, что на научную сцену будут выходить новые поколения молодых историков — приверженцев историко-антропологического подхода, которые смогут своими работами расширить осваиваемое тематическое поле.