Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая
Шрифт:
В толпе стоял гомон, выражающий восхищение и предвкушение пира.
— Сколько в нем весу-то? Ну центнер же, не меньше!
— Не, где-то восемьдесят кило. Молоденький был хряк. Но здоровый, эх, здоровый!
— Это какой уже за месяц, третий? Не помню я, чтобы когда-то так наедались. Вот времена пошли!
— Молодцы наши охотнички! Выпью сегодня за них не одну чарку!
— И за гостей выпьем! Это ж в честь них такой пир!
Люди с нескрываемым интересом поглядывали на меня и на Маричку. Вопреки ожиданиям, в глазах туземцев преобладало дружелюбие, а не подозрительность или враждебность. Слово
— Давай сюда, Димка! Садись сюда, рядом со мной! — Джером радушно похлопал ладонью по толстенному бревну, на котором сидел. — Так, а ну-ка пропустите их сюда! Борек, а ты проследи, чтобы им достался самый лучший кусок!
— А то как же, пан атаман! — довольно ощерился бородатый шашлычник. — Они ничего вкуснее в жизни своей не ели, это как пить дать!
— Кстати, насчет «пить». Самогон притащили уже?! Давайте, давайте, не жалейте! Сегодня каждому мужику и бабе можно выпить по чарке, а то и по две. Не каждый день к нам такие гости жалуют. Да и не «гости» это вовсе. Это наши вернулись домой!
Люди с некоторым сомнением осмотрели странного, потрепанного седоватого мужика и затюканную чернявую девушку, примостившихся на бревне рядом с атаманом. Но аппетитный запах свинины не располагал к подозрениям, и они великодушно признали эту парочку за «своих», тем более, что это обязывало их лишь к тому, чтобы как следует выпить и закусить.
— Расслабься, Димон! — Джером с размаху водрузил мне на плечо руку, хватка которой оказалась удивительно крепкой, и по-братски прижал к себе. — Тут все свои! Сейчас поешь, выпьеш, отоспишься. Что бы там у вас ни было, все это позади.
— Мей здесь нет? — оглядывая лица вокруг, переспросил я.
По лицу друга пробежала едва заметная тень, и я внутренне напрягся, приготовившись услышать то, что приходилось слышать раз за разом, едва заходила речь о ком-то из моего прошлого. Прочтя эти мысли на моем лице, Лайонелл поспешил заверить:
— Она здесь больше не живет. Но с ней все хорошо. Насколько мне известно.
Я очередной раз почувствовал, как же о многом нам предстоит поговорить.
— А что Ярик Литвинюк? И эта, как ее там… Кларисса? — спросил я, удивившись, как эти имена, казалось бы, давно забытые, всплывают из глубин памяти.
— Эх, Димон. Как слышу от тебя все эти имена из прошлого, особенно ясно понимаю, что мы не виделись туеву хучу лет. Давай поболтаем об этом наедине, лады?
— Конечно, — согласился я.
Несмотря на кажущийся хаос, я заметил, что в расположении казаков у костра прослеживается определенная иерархия. Каждый здесь знал свое место. Я ожидал что приведшая нас Ванда, с которой Джером обращался по-свойски, сядет на пустом месте справа от атамана, но она осталась позади и скромно смешалась с другими женщинами, стоящими поодаль вместе с детьми.
На толстом бревне по левую и правую руку от атамана расселось с полдюжины мужчин — по всей видимости, его приближенные. Иные выглядели матерее и виднее Джерома — тучные, дебелые, с пышными усами и сурово сдвинутыми кустистыми бровями. В одном из них по характерному чубу и усам я узнал командира того самого отряда, который пленил нас. Мужик этот выглядел старше Джерома лет на пять-семь, был выше ростом и осанистее, и я бы гораздо легче
Ума не приложу как ирландский пацан, пришедший в станицу в подростковом возрасте, сумел завоевать авторитет в дремуче-консервативном, националистическом и ксенофобском казачьем сообществе. Лайонелл никогда не блистал лидерскими качествами — скорее он был одиночкой и бунтарем. Такие люди редко попадают во власть, им от природы свойственно быть в оппозиции. Однако я, похоже, не так хорошо знаю своего друга детства, как мне казалось. Или, вернее, передо мной уже не совсем тот человек, которого я когда-то знал.
— Слава Богу, что молокосос Гриценко так плохо стреляет! — смеясь, провозгласил тот самый чубатый казак, что привел нас сюда. — А то были бы у нас вместо праздника поминки.
— Эй, да я специально мимо целился! — обиженно отозвался из задних рядов молодой казак, стрелявший в нас, но его особо никто не слушал.
— Очень вы рискнули, явившись в старое селение без предупреждения, — продолжил чубатый. — Мы давно уже привыкли, что там не встретишь никого, кроме мародеров и лазутчиков. Честно сказать, даже и те уже нечасто сюда лезут.
— Ага! — поддакнул другой казак. — Коммунисты чертовы повадились было тут лазить. Но после того, как отряд есаула Беляка недавно прикончил парочку и вывесил на столбах на съедение грифонам, скоты, кажется, поняли намек!
Ему ответил недружный кровожадный смех в среде мужиков, включая чубатого, который, по-видимому, и был тем самым «есаулом».
— Да уж. Всю свою жизнь только и занимаемся тем что пытаемся вывести отсюда всех этих мразей — нацистов, коммунистов, сектантов, бандитов и прочую шваль! — в сердцах сплюнул Беляк. — Как доложили разведчики, что увидели машину на окраине старого селения — я уже настроился записать на наш счет еще парочку…
— Хорошо, что не записал, — раздался удивительно зычный и наглый для женщины голос откуда-то из-за спин собравшихся. — А то атаман бы тебя велел на соседнем же столбе повесить!
Толпа расступилась, пропуская бесцеремонно ворвавшуюся в беседу особу. Ею оказалась молодая женщина примерно нашего с Джеромом возраста. Сложно было не заметить, как разительно она отличается от прочих жительниц станицы, тихих и забитых. Ее движения были порывистыми и энергичными, походка — твердой и уверенной, взгляд — смелым и задиристым. Выделялась даже ее кожа — смуглая и обветренная, в противовес нездоровой серовато-бледной коже других женщин, что указывало на частые выходы на поверхность. Одета она тоже была иначе, чем прочие бабы — кожаная одежда плотно облегала подтянутые женственные формы, русые волосы были небрежно собраны сзади в конский хвост, за поясом виднелись ножны с охотничьим ножом.
— Ишь вы, повадились вначале стрелять, а потом думать! — продолжила напирать она на Беляка. — У нас уже и так друзей почти не осталось, одни враги кругом! А вы и тех немногих, что есть, готовы в расход пустить. Атаман разве не приказывал первым огонь не открывать, а?!
Брови есаула гневно нахмурились, но он, похоже, не был слишком удивлен этой тирадой. Девушка, по всей видимости, имела здесь особенный статус, раз ей позволяли так себя вести в здешнем патриархальном обществе.
— Это мне пусть атаман пеняет, а не ты, Катька, — проворчал Беляк.