Новый Мир
Шрифт:
Посланник остался один на один с хозяевами комнаты, дачи и страны. Он никогда не видел никого из них вживую, но узнал сразу всех.
Молотов, нарком иностранных дел. Маленков, глава правительства. Берия, руководитель разведки и главный куратор военного производства. Великанов, рулевой Госплана. Шапошников, начальник Генерального Штаба СССР.
И Сталин. Как обычно, в своем полувоенном френче, но, против обыкновения, без трубки.
Посланник еще успел мимолетно удивиться, почему нет Жукова. Предполагалось, что нарком обороны будет непременно, зато не будет Шапошникова. Надо полагать, слухи о его
Все шестеро молча сидели на своих местах, неотрывно глядя на посланника. Ни слова, ни жеста, ни звука, хотя бы полслова. Они просто ждали. И тогда он понял, что имел в виду Хейман, когда говорил об очень особенных людях. Здесь не было ни неформальной обстановки веселого и шумного бардака, характерного для заведения Хеймана даже в моменты самых жестоких кризисов, ни строгой доброжелательности совещаний у Шетцинга. Даже стандартный холодный ordnung государственной службы ГДР терялся и мерк по сравнению с атмосферой суровой немногословной требовательности, царящей в этом скромном помещении.
Но многолетние привычки, воля и заученный текст по-прежнему были при нем. Посланник напряг и расслабил все мышцы, глубоко вдохнул и резко выдохнул. Шагнул вперед и заговорил на хорошем русском. Вся речь заняла ровно десять с половиной минут.
— …в мои полномочия не входит обсуждение этого вопроса и путей его разрешения, — закончил он. — Я должен передать ваше принципиальное согласие или отказ от участия в проекте. В случае отказа моя миссия будет немедленно забыта всеми без исключения участниками с нашей стороны. Я закончил.
Он незаметно перенес вес с ноги на ногу, зеркально-гладкий паркет чуть скрипнул. Стояла гробовая тишина. Хозяева кабинета так же молча и неподвижно сидели и внимательно рассматривали его. Наконец Сталин сказал, по-прежнему не отрывая взгляда от посланника:
— Ну что же, товарищи, мне кажется, суть вопроса изложена достаточно полно. Мы вас больше не задерживаем. Бумаги можете оставить здесь.
Посланник, чеканя шаг, прошел к столу, положил стопку папок и вышел.
— Интересная мысль, — задумчиво сказал Сталин. — Интересная…
— Товарищ Сталин, мне кажется, мысль безумная, — решительно сказал Великанов. — Просто безумная. Это какой-то авантюризм в квадрате и кубе!
Члены политбюро, словно по команде, сбросили чары неподвижности, задвигались в своих креслах, заговорили.
— Товарищи…
Сталин предупреждающе поднял ладонь, одним легким движением создавая тишину и внимание.
— Нам привезли интересные мысли и интересное предложение. Возможно, они бредовые… Возможно… Не будем спешить и немного подумаем над ними. Я предлагаю разойтись и подумать, скажем, три дня. Затем соберемся и уже без спешки, на холодную голову обсудим его.
Глава 7
В отличие от многих других авиационных частей немецкой Второй воздушной, «Грифоны» базировались только на бетонных аэродромах. Новомодное американское изобретение, заимствованное русскими благодаря их торговым связям, — металлические сетки, превращавшие дикое поле в аэродром в самые короткие сроки, прижилось и у немцев, но размещать на импровизированных площадках четырехмоторные бомбардировщики
Молодой командир корабля Карл Харнье размашистой походкой направлялся к желтой «девятке» с незатейливым рисунком из нескольких бомб, обозначающих количество боевых вылетов машины. Его с товарищами сразу готовили на «Грифоны». Таких, несмотря на выпуск военного времени с укороченными программами и усеченными часами, гоняли по довоенным нормам, не экономя на топливе и теоретической подготовке. Потому, несмотря на самый малый по сравнению с командирами экипажей боевой опыт в эскадрилье, Карл владел своим самолетом не хуже выпестованного войной аса.
Что главное в войне для бомбардировщика, особенно тяжелого бомбардировщика? Казалось бы, лети в строю, как на автобусе, сбросил бомбы по команде старшего группы — и назад. Никаких виражей, стремительных атак от солнца, штурмовки на грани столкновения с землей. Но нет. У истребителя один мотор, а у тяжелого «Грифона» — целых четыре, и винтов тоже четыре. А значит, глаз да глаз за расходом горючего. Кто на последних каплях домой прилетает, а кому еще висеть над аэродромом в ожидании своей очереди или сразу к соседям. Да и строй держать нужно уметь. Чем лучше его держишь, тем плотнее совместный огонь бортового оружия всей группы, тем выше шансы вернуться домой. А будешь аутсайдером, так и вовсе спишут в замыкающие, а там все просто — лети, отстреливайся, пока патронов хватит, жди, пока очередной спитфайр пушечной очередью поставит точку в твоей летной карьере. А ведь есть еще бомбардирское искусство, когда штурман, глядя в хитрое устройство, рассчитывает параметры сброса бомб. И только попробуй отвернуть или отклонится от его указаний.
Но это лирика, а практика укладывалась в простую математику. На один вылет у тяжелых четырехмоторных приходилось до трех процентов потерь. Казалось бы, три машины из сотни — это немного. Но десять вылетов — тридцать процентов, потеря трети первоначального состава. Экипажам «Грифонов» полагался отпуск после двух десятков вылетов, двадцать умножить на три равно шестьдесят.
— Эй! Харнье! Куда это ты вырядился?
Здоровяк Пинтер был на полголовы выше и в два раза наглее.
— Дай на твоей птичке покатаюсь!
Харнье развернулся, глядя наглецу в переносицу. За Пинтером стоял его экипаж, все как один — здоровенные лбы. Им бы самое место в пехоте, а не на самолете, пусть даже таком здоровом, как «Грифон».
— На своей катайся, — сумрачно ответил Карл.
Пинтер был достопримечательностью авиагруппы с приставкой «анти». Как он вообще попал в пилоты и почему до сих пор удерживался в дивизии «Грифонов», было загадкой для всех. «Тощий Пи» был более чем средним летчиком, зато с лихвой компенсировал это мерзким характером и какой-то запредельной, не иначе от дьявола способностью делать огромное количество мелких пакостей и не попадаться. Выбрать какую-нибудь жертву и отравлять ей жизнь было смыслом существования Пинтера, его хлебом и воздухом. Бить его было как-то несолидно, да и трудно технически, жаловаться начальству — бесполезно. Поговаривали о больших берлинских и марксштадтских знакомствах и связях, благодаря которым невзрачный и противный персонаж пролез в авиацию и держался в ней до сих пор.