Новый Мир
Шрифт:
В последнюю неделю Пинтер цеплялся к Харнье и его машине. Было от чего: за своим агрегатом Карл следил, как за отцовским наследством, гоняя техников и не гнушаясь самому лезть под железное брюхо в рабочем комбинезоне, а машина «Пи» представляла собой жалкое зрелище — неопрятная, в потеках масла, жрущая бензин, как свинья — помои.
— Слышь, доходяга гамбургский, как со старшими разговариваешь? Сейчас по лбу получишь, хе-хе.
Руки Харнье сами сжались в кулаки. Стоявший в нескольких десятков метров командир эскадрильи не обратил на конфликт никакого внимания. Или не захотел обратить.
— Прекратить!
Резкий злой голос сразу погасил конфликт. Пинтер было дернулся, но, увидев командира группы «вундеров» — Остермана, сразу скис. Полковник был один, но перед его репутацией дрожали даже сторожевые собаки.
— Товарищ полковник, экипаж старшего лейтенанта Пинтера к полету готов! — решил не искать приключений «Тощий Пи».
Остерман осмотрелся, потом подошел к Пинтеру вплотную и неожиданно спросил:
— Хочешь, фокус покажу?
И пока тот недоуменно моргал, Остерман резко взмахнул левой рукой, щелкнув пальцами. А когда Пинтер и все прочие невольно проследили взглядами за левой, костистым кулаком правой резко ткнул толстяка под дых. «Пи» сложился было пополам, с сипением выпуская воздух, совсем как проколотая надувная игрушка, но полковник ловко подхватил его за шиворот и придержал на ногах.
— Еще раз увижу у чужого самолета, глаз выколю, — внушительно пообещал Остерман, поднося вплотную к лицу Пинтера согнутый крючком указательный палец, затем разжал хватку. Пинтер мешком свалился под ноги и пополз подальше, пыхтя и страдая. Его команда поспешила восвояси, предпочитая не связываться.
Остерман пошевелил пальцами и повернулся к Харнье.
— Хороший фокус, верно? — жизнерадостно спросил он. — В Берлине у одного русского подсмотрел, давно, тот с головой не дружил, но драться умел. А я тебя что, отпускал? — возвысил он голос, обращаясь к отползающему Пинтеру. — Старший лейтенант, где ваш самолет?
Пинтер попытался что-то сказать, но, судя по всему, Остерман был в курсе ситуации в части лучше, чем ее непосредственный командир.
— Быстро пошел к своей машине! Вот белая «тройка». Прилетишь назад — заставлю драить языком, до чего машину довел, летун недоделанный…
Рык Остермана все еще звучал над полем, а Пинтера как ветром сдуло.
— Ну что, сынок, пошли. Как зовут?
— Карл, Карл Харнье, товарищ полковник.
— О! Я тоже Карл. Тесен мир.
Харнье закончил отряхиваться и пошел следом за Остерманом к своей машине.
— Развели походно-полевой бордель, — рассуждал вслух полковник, — самые дорогие машины всех военно-воздушных, а набирают разный сброд. И командир у вас такой же, распустил все и всех. Хорошо, что мы нынче соседи. Ничего, этот вопрос мы решим. Почему по инстанциям не сообщил о непорядке в части?
Харнье насупился.
— Жаловаться не по-мужски, — сказал он наконец.
— Сынок, не по-мужски отливать сидя, — веско произнес Остерман. — А сообщать о нарушениях дисциплины — это правильно. Армия — это порядок, а порядок — это правила и дисциплина. По крайней мере так считается.
Остерман улыбнулся
— Любишь летать?
— Люблю.
— Молодец. В хорошем состоянии машину держишь. Не то что некоторые.
— Спасибо.
— «Спасибо» потом скажешь, когда я вашего командира пущу по процедуре.
Они дошагали до самолета, остановившись в тени огромного крыла. От многотонной машины веяло прохладой металла, запахом масла и бензина. Экипаж Харнье стоял чуть поодаль, с опасливым любопытством наблюдая за командиром и знаменитым Остерманом.
— Эх, напомнил ты мне одного летчика из моей группы, — вспоминал тем временем полковник. — Тоже болел небом, полеты любил, а уж как о своем «вундере» заботился. Взлететь мог в любое время дня и ночи. Только скажешь «Рунге», а он уже возле самолета, моторы греет.
— Погодите, а не тот ли это Рунге, который…
— Тот, тот. Вот только не верь в эти байки. Отличный пилот Рунге и чужих заслуг себе никогда не вешал. Стоять вместе, на соседних площадках будем. Пора у вас порядок навести. А то, смотрю, Михаэль совсем вас распустил.
Остерман крепко пожал руку Карлу.
— Ну, бывай парень, глядишь, встретимся.
И бодрой трусцой побежал к ангарам. «Вот это молодец», — подумал Харнье.
— Командир, а кто это? — Экипаж корабля живо интересовался делами.
— Полковник Остерман. Приятель самого Рихтгофена. Сейчас обязанности командира дивизии исполняет.
— Эх, вот бы его к нам!
— Кончай болтать, полезай в машину!
Ревя моторами, «Грифоны» один за другим покидали родную взлетную полосу. Круг над аэродромом, еще один. Сбор эскадрильи. И вот уже вся авиагруппа, гудя моторами, подобно огромным тяжеловесным жукам, устремляется к серебристой ниточке Канала, отделяющего такой далекий и одновременно такой близкий Остров от континента.
Остерман провожал их взглядом, пока бомбардировщики не превратились в точки, контрастно-черные на фоне бело-синего неба. Молодой тезка ему понравился, напомнив Рунге, только моложе.
Полная авиагруппа, все тридцать девять машин, шли плотным строем, красиво и ровно. «Тридцать девять» — само по себе число не внушительное, но только если не смотреть из кабины самолета, летящего на высоте семи тысяч метров на скорости более трехсот километров в час. Чувствовать себя частью единого отлаженного механизма, включающего десятки машин и сотни людей. Если еще не думать о тоннах бомбовой нагрузки. И это только одна из трех групп, идущих на цель. Соседей из других групп Карл видел смутно, но знал, что они идут по флангам его собственной.
Вдалеке мелькнула группа истребителей.
— Смотри, Карл, «малыши»! — указал рукой в теплой перчатке штурман-бомбардир, моторы были новые, хорошо отлаженные, чтобы перекрыть их ровный гул, даже не нужно было особо повышать голос. — Только почему так далеко?
— За небом лучше следи. А далеко, потому что у нас стрелки в бою как чумные. Валят все, у кого меньше четырех моторов.
— Да ну!
— Будто ты сам раньше не знал.
Люссеры прошли в стороне, покачали на прощание крыльями и отвалили с шиком — по одному, переворотом «через крыло».