Новый учитель
Шрифт:
Вот он и куст.
– Порядком!
– рявкнул Глеб, осклабившись.
– Сейчас и ты старый дурак, своё получишь. Лез не в свое дело, так поплатись!
Он сумел-таки освободиться, кое-как удержал равновесие и угрожающе стал надвигаться на Весницкого. Павел Андреевич запустил руку в карман, и выбросил на землю щепотку зерна. Стоило ей брызгами рассыпаться на земле, как лицо Глеба исказилось, прохудилось. Выступили скулы, глаза глубоко впали, пальцы рук задрожали. Перед Весницким стоял живой мертвец, отвратительное подобие человека, упырь одним словом!
Перепугавшийся Павел Андреевич
– Зачем ты это делаешь?
– проскрежетал Глеб, глядя на зерна.
– Что ты задумал?
А потом силы покинули его, он повалился на колени, изогнулся над землей, выставил вперед свой костлявый указательный палец и быстро стал считать зерна. Настало время действовать. Весницкий вытащил кол из-за пазухи, схватил камень, которым пометил куст, зашел к Глебу со спины, наступил ногой на поясницу, заставив парня распластаться на земле.
– Что ты творишь!
– сквозь непрерывный счет выдавил Глеб.
– Опомнись, дурак, тебя посадят!
Но Весницкий не обращал внимания на его слова. Он приложил острие кола к левой половине спины, занёс руку с зажатым в ней камнем и нанёс сильный удар. Глеб вскрикнул, но кол не пробил кожу. Весницкий ударил снова, снова, снова... Глеб вопил благим матом, пытался вырваться, но не хватало сил. С четвертого или пятого удара Весницкому удалось пробить кожу и слой мышц. Брызнула кровь, несколько капелек попало на лицо и кисти Весницого. В этот момент ему стало по-настоящему страшно, впервые промелькнула мысль: "Да что же я делаю?!" Но останавливаться было поздно.
– Умоляю, я хочу жить!
– заливался слезами напуганный Глеб.
После следующих двух ударов кол достиг сердца. Глеб вздрогнул, уставился своими покрасневшими глазами куда-то вдаль, из его рта потекла кровь, руки подлетели вверх, будто крылья, на мгновение застыли в воздухе и опали. Весницкий встал, пошатываясь двинулся к кустам, его взгляд упал на свою куртку, заляпанную кровью Глеба, затем на руки, усеянные мелкими алыми капельками. Чтобы упырь уснул навеки, следовало подрезать жилы и отрезать трупу голову. До того казалось, сделать это будет просто, но теперь, когда в стороне валялся труп, а сам Весницкий словно мясник измазан человеческой кровью, решимость куда-то подевалась.
Он робко обернулся. Нет, не сон, Глеб и правда мертв, лежит на животе, совсем не похож на упыря. Обычный парень, убитый психом. На секунду Весницкий пришёл в ужас от содеянного. Он подскочил к трупу, стал вопить, просил его прекратить притворяться и встать, молотил по нему кулаками, но чуда не произошло, сделанного было не воротить. Глеб убит.
– Они решат, что я псих, псих! Но я-то знаю правду, он был упырём, он убил деда, убил Аню, меня бы убил, если бы я не оказался проворнее, убил бы, убил, убил!
– бормотал Весницкий себе под нос и плакал. А потом лёг на землю и зажмурился, умоляя себя проснуться. Но всякий раз открывая глаза, он видел кровь на своих руках и труп Глеба у дороги.
Карточка.
Когда сердцебиение успокоилось и пришло осознание реальности происходящего, Павел Андреевич видел только небо. Барашки облаков неторопливо перетекали в воздушной реке, по-девичьи скромно из-за серой
– Паша, Паша, ты меня слышишь?
– грубый, злобно-суровый голос вернул Павла Андреевича на землю.
– Ты понимаешь, что натворил?
То был Дмитрий Астахов, отец Ани. Павел Андреевич предупреждал его, просил помочь. Белокурая, некрасивая, но очень обаятельная, веселая, общительная. А он предал родную дочь. Испугался, волновало его мнение односельчан, размазанной неприлично глупой массы. Должно быть, когда узнают, из-за чего случилась беда, станут хохотать своим бесчувственно сухим лошадиным смехом. Скажут: "Старый дурак, и как мы ему детей доверяли-то?"
Нестерпимо больно переживать моральные терзания теперь, когда и сам начнешь сомневаться, правильно ли поступил. Пускай лучше не трогают его, позволят вернуться обратно, на небо, полетать ещё чуть-чуть в синеватой дымке, набрать полную грудь свежего воздуха. Свободно мыслить, наслаждаться волей, может в последний раз в жизни. И вправду, умереть сейчас лучше всего. Пусть так, чём услышать вердикт врачей, официально-пустым тоном объявляющих несправедливый, незаслуженный приговор.
– Паша, Паша!
– Астахов орал.
– У-у-у-бери руки, - заикаясь, Павел Андреевич упёрся коленями в землю, оттолкнул Дмитрия Астахова. Тот отпрянул, глаза его широко открылись, зрачки растеклись и безжалостно глотали солнечные лучи, образовав в белках Астахова две глубокие ямы. Анин отец боялся Павла Андреевича. Дурак, он так ничего и не понял. Сельский учитель посмотрел на толпу за спиной Астахова, такие же чёрные глаза, бледные лица.
– Ты это, угомонись, - выдавил из себя Астахов.
– Погляди, что натворил. Обернись, обернись, полюбуйся!
Павел Андреевич конечно же знал, что ожидало его, стоило только повернуть голову направо. Но требовательность, с которой Астахов выпалил свою тираду, заставила учителя подчиниться. На поляне у опушки осинового леса валялся измазанный кровью труп Глеба. Молодой двадцатипятилетний учитель лежал на животе, воткнулся головой в землю, широко расставил руки. Из левой части спины торчал кол. Неповадно будет по ночам кровь молодых девушек пить. Но Аня, она ведь тоже теперь...
Надо бы раскопать могилу, и отрубить ей голову. Недолго думая, Павел Андреевич повернулся к толпе и озвучил эту свою мысль. Всё изменилось. До того безразлично-трусливая толпа пришла в возбуждение, несколько мужиков отделились, подбежали к Астахову. Павел Андреевич хотел было добавить несколько высокопарных фраз, но не успел, цепкие пальцы впились в его плечи, тяжелые кулаки опустились на его худое бледное лицо.