Ноябрь, или Гуменщик

Кивиряхк Андрус

Гуменщик сунул рябиновую дубинку обратно за пояс и вернулся в избу, потому как было холодно, к тому же он ночью почти не сомкнул глаз. Он воротился домой лишь под утро, в ушах его еще звучали нелепые россказни снеговика, а перед глазами стояли картинки далеких и странных земель, где такие нелепые обычаи, а люди — совсем дурные. Все это взбудоражило его душу, он долго ворочался с боку на бок, передавил без счету клопов и заснул лишь под утрo, спал он беспокойно, перед глазами его мелькали нарисованные снеговиком картины. Он проснулся, вышел во двор по нужде и встретился с лешаком. Это событие успокоило его и восстановило душевное равновесие. Гуменщику припомнилась одна из историй снеговика про какого-то рыцаря, который встретился с драконом, боролся с ним

несколько дней и освободил принцессу. Он сравнил эту историю с недавним своим происшествием. Во-первых, он не искал встречи с лешаком, как тот рыцарь — встречи с драконом. Лешак сам заявился. Во-вторых, его битва продолжалась не несколько дней, хватило одного удара. В-третьих, никакой принцессы он не освободил. Да и некого было освобождать из рук лешака, тот никогда никого не держал в заточении, а просто сразу съедал, как и водится у разумных людей, потому что заключенного надо кормить, а так сам сыт будешь. В конце концов, лешака он не убил, а только прибил и позволил ему изредка разгуливать по земле в виде курицы или барана, ведь и лешаку надо иногда развлечься, так что не стоит перегибать палку. Гуменщику казалось, что он поступил с лешаком гораздо разумнее, чем этот снеговиков рыцарь.

Припомнил он и другие рассказы. Любовные истории в его памяти не сохранились, но рассказы про чуму, хвори, привидения и убийства запомнились хорошо. Чума в тех далеких странах истребила тьму людей, но снеговик не смог назвать ни одного случая, чтоб ужасную хворь удалось хитростью заманить в ловушку и изжарить в печи. Зато снеговик знал множество историй про чужеземные привидения и призраки, от которых люди с криком спасались в церквях, про кудесниц, которых, по словам снеговика, люди также боялись. Раз в жизни и гуменщику довелось увидеть кудесницу: он как раз косил сено, когда заметил, что к нему приближается какое-то странное существо с горящими глазами. По рассказам стариков гуменщик тотчас сообразил, что это кудесница. Он взял и обрезал ей косой уши, сварил их и съел и благодаря этому пять лет понимал язык зверей и птиц — в точности столько, сколько и говорили сведущие старики. Впоследствии он еще не раз пытался повстречать кудесницу, тосковал по такой встрече и летом всегда ходил с острой косой, но больше ему не повезло. Поэтому ему странно было слушать, как снеговик рассказывает про людей, которые убегали при виде кудесниц, или же, напротив, застывали завороженные, слушая их пение. Неужто эти удивительные чужеземные короли и принцессы, рыцари и трубадуры, про которых рассказывал снеговик, не знают, какая сила кроется в ушах кудесницы?

Гуменщик все больше убеждался в том, что все эти чужеземные народы недалекого ума люди.

Одинокий волк в утренней полутьме протрусил мимо его избы, и Сандер-гуменщик тотчас определил опытным глазом, что это не настоящий волк, а оборотень.

— Трудолюбивый народ, — пробормотал гуменщик удовлетворенно. — С утра пораньше — за съестными припасами! Молодцы, молодцы!

Он вернулся в избу вздремнуть еще немножко.

* * *

Волком-оборотнем, которого приметил гуменщик, была Лийна. Она возвращалась из барского сада, где провела всю ночь.

Кубьяс вновь стоял на своем посту, не отрывая глаз от освещенных свечами окон, за которыми где-то в глубине дома ходила его возлюбленная. И волчица-оборотень, как всегда, лежала за голыми кустами, положив голову на лапы и наблюдая за Хансом тоскливо-печальными глазами. Но вместо привычного тихого бормотания Ханс на этот раз опустился на одно колено, положил шапку на снег и произнес:

Хоть ты меня не любишь, обмани

Меня поддельной, мнимою любовью.

Кто доживает считанные дни,

Ждет от врачей надежды на здоровье.

Кубьяс продолжал говорить, голос его звучал торжественно, и, хотя та, к кому были обращены эти слышанные от снеговика слова, понятия не имела, что в саду, на снегу, преклонив колено, кто-то читает ей стихи, слушатели все же были. Волчица-оборотень

подняла голову, и дрожь пробежала по ее телу.

Ничего подобного еще не приходилось ей ни видеть, ни слышать. Это было удивительнее сна, невероятнее видения, куда занимательнее любой сказки, потому что все они рассказывали или про Хитрого Антса, который потихоньку обворовывает своего хозяина, или про лису, которая утащила петуха. Поведение кубьяса невозможно было сравнить ни с чем виденным или слышанным. Эти слова, выражение, с каким Ханс произносил их, — все было внове и удивительно. Лийна испытывала неодолимое желание выскочить из своего укрытия и облизать лицо кубьяса, ластиться к нему, упасть на спину и, повизгивая, задрать лапы к небу, как это делают собаки при виде своего обожаемого хозяина. Но она не показалась Хансу, только дрожала в кустах, пожирая его блестящими желтыми волчьими глазами.

Так продолжалось до утра. Ханс стоял, преклонив колено, в снегу, бледный от холода, и читал стихи, которым его обучил снеговик. Волчица затаилась в зарослях, вжав лапы в землю, чтоб не сорваться и не броситься к парню. В мерзлой земле от ее лап образовались глубокие бороздки.

Когда кубьяс ушел, убежала и Лийна. Она незаметно проводила Ханса до дому, прижалась на мгновение головой к забору, окружавшему хозяйство кубьяса, и постояла так, закрыв глаза и воображая, что прижимается к Хансу. Затем потрусила домой.

Рейн Коростель уже проснулся и как раз завтракал, когда вошла Лийна, уже в человечьем облике.

— Ну, дочка, куда это ты ни свет ни заря уже ходила? — поинтересовался

отец. — Все только бы носиться где-то. Впрочем, недолго уж. Станешь хозяйкой — не будет у тебя времени гулять.

— Разве я не хозяйка здесь? — спросила Лийна. — Какой еще хозяйкой прикажешь мне быть?

— После смерти матери ты, понятное дело, здесь полноправная хозяйка, и вполне толковая, — похвалил ее Рейн. — Да только не могу я тебя здесь навсегда оставить. И не делай вид, будто ты забыла про сватовство Энделя. Вы же договорились, что под Рождество поженитесь.

— Отец! — вскрикнула Лийна. — Прекрати эти разговоры! Я никогда, слышишь, никогда, не выйду за Энделя! За эту скотину похабную! Да ни в жизнь!

— Он мужик прямой, это верно, — согласился Рейн. — Но это от врожденной честности. Эндель тебе не какой-нибудь лизоблюд барский, он не крутит, говорит, что думает, а не высказывается за спиной.

— О каких это барских лизоблюдах ты говоришь? — воскликнула Лийна. — Как ты можешь быть таким слепцом? Дурнее твоего Энделя я никого не встречала, даже Ян Карела Собачника — и тот умнее! Выдать меня за него замуж! За этого ублюдка!

— За кого же ты хочешь выйти? — спросил Рейн в сердцах. — Какие же парни нравятся нашей барышне? Этот Собачников Ян, который мыла нажрался и который умнее Энделя? За него пошла бы? Или, по тебе, так лучше в девках остаться?

— Мне нравятся... — начала Лийна и замолчала в нерешительности, но продолжила: — Мне нравится кубьяс Ханс. За него я бы пошла! И выйду!

Рейн ногой опрокинул стол так, что еда разлетелась по всей избе.

— Черт возьми! — заорал он. — Кубьяс! Этот самый мерзкий барский жополиз! Ни в жизнь не отдам свою дочку за эту свинью! Ни за какого барского прихвостня! Запомни это! Если ты еще раз осмелишься сказать мне, что хочешь выйти за кубьяса, я тебя в лес выгоню, а его, гада, топором зарублю! Слыхала?

— Да, — ответила Лийна и, схватив тулупчик, выбежала на улицу.

* * *

Спустя некоторое время она уже была у знахарки и плакала горькими слезами.

— Я хочу стать его женой! — шептала она. — Неужели это чересчур много? Я хочу этого! Я готова просить кого угодно, чтобы он помог мне стать женой Ханса! Но я знаю, этого не будет, этого не будет никогда!

— Деточка! — сказала знахарка. — Я думаю, отец твой в конце концов уступит, а если нет, то, возможно, нам удастся найти для этого средство. У меня есть и зелья, и травы такие, что отбивают у человека соображение. Уж я чего-нибудь да намешаю.