Нравы Растеряевой улицы

Успенский Глеб Иванович

Хотите вы выпить водки или вина, Семен Иванович мгновенно представит вам и то и другое, хотя сам никогда не брал капли в рот. Словом, все, "что только вашей душе угодно", все найдется у Семена Ивановича; все это лежит недвижимо, наготовлено на пятьдесят "персон", ждет кого-то. И все никого нет, все героя моего одолевает тоска по чем-то, все он нет-нет да прикупит, для собственного утешения, новый подсвечник или сошьет новую шинель на вате и тотчас же навеки погребет ее в сундуке.

Людей знакомых, вообще хоть какого-нибудь человеческого общества, у него нет. Каким-то чудом избежал он пьянства [Его

спасала "охота", любовь к курам, к бойцовым петухам, кулачным боям и т. д. См. гл. III.] и поэтому никак не мог заводить знакомства с чиновниками, так как вся жизнь провинциальной чиновнической мелкоты только и держится (двадцать лет назад было так) на выпивании, похмелье и опять выпивании. Из них могли рассчитывать на его знакомство только люди престарелые, прослужившие двойные служебные сроки, непьющие и ропщущие, как и Семен Иванович, на весь божий мир, или, напротив, новички чиновничьего мира, юноши неопытные и тоже страдающие. Семен Иванович мог даже первенствовать между теми и другими; но он знал, что никуда не годные старцы и неоперившиеся юноши не составляют людей "настоящих", самостоятельных, к которым бы Семену Ивановичу хотелось принадлежать. Из таких людей, в ряду его знакомых, был только один купец, который хотя и допускал его откушать чайку, но особенной важности особе его не придавал. Надо было еще чего-то...

Мало-помалу тоска Семена Ивановича начала выливаться в более определенные формы и заявлять более определенные требования. С течением времени все с большей и большей раздражительностью начал он принимать к сердцу такие вещи, как, например, похвала какому-нибудь постороннему лицу. С завистью слушал он, как какая-нибудь кухарка рассказывала про строгость господ и боялась опоздать домой хоть минутой.

Семен Иванович в этом страхе кухарки видел силу и власть барина и считал его не только настоящим человеком, имеющим право жить, но и человеком необыкновенно счастливым. Услыхав какой-нибудь подобный этому рассказ кухарки или горничной, Семен Иванович тотчас приравнивал себя к строгому барину и находил громадную разницу... "Небось, - думал он, - моя Авдотья этак-то не задрожит!.."

И Семен Иванович вздыхал...

За слишком долгое отсутствие всех приятных ощущений, какие доставляет жизнь, Семен Иванович, в вознаграждение своих долгих страданий в одиночестве, начал требовать с какою-то болезненною жадностью самого безграничного уважения. Разговоры кухарок про строгих господ, хорошие отзывы о "других", вообще все, что составляло чуждую ему жизнь провинциального общества, - все это навалилось на него какою-то громадною тяжестью и заставило его жаждать власти хоть над курами. Таким образом, из Семена Ивановича выходил давно знакомый нам отечественный самодур. Постороннему наблюдателю это казалось совершенно ясным, но сам Семен Иванович очень смутно постигал, чего ему хочется. Самодурство как-то уродливо копошилось в нем.

Вот сидит он один в своей комнате; он только что воротился от всенощной; кругом комнаты у потолка и особенно в углу ярко горит множество лампад; в комнате душно, пахнет деревянным маслом и тишина. Семен Иванович отпил чай; благоговейное ли мерцание лампад или торжественная тишина действует на него, только он упорно молчит; изредка, среди безмолвия, раздается едва слышное пение: "услыши, господи, молитву-у

мо-ою..." и потом глубокий-глубокий вздох... Снова тишина, снова пение: "ду-ушу мою к молению..." и снова еще более глубокий вздох...

– Господи, господи!
– наконец громко произносит Семен Иванович.

Входит старуха кухарка. При всей привязанности к женскому полу Семен Иванович никогда не мог осуществить своей мечты - нанять молодую бабу; делалось это, конечно, по тем же самым причинам, по каким он не мог носить нового платья.

Кухарка, кряхтя и охая, направляется к столу.

– Что ты?

– Самовар убрать.

Семен Иванович чувствует потребность добыть из кухарки хоть какую-нибудь крупицу утехи своему наболевшему самолюбию.

– Возьми, - говорит он кротко, и потом прибавляет не без негодования: То-то, брат Авдотья, у нас всё так! Барин-то когда чай отпил, а ты только, господи благослови, трогаешься за самоваром.

– Нешто у меня сто рук-то?.. Небось не одно дело...

– Молчи!
– раздражительно, но неторопливо произнес хозяин.
– Ma-алчи! Ты про дела говорить не смей... Ты...

– С чаво ж такое не говорить-то? Экося дело какое!

– Не говор-ри, Авдотья! Слышишь или нет?

Семен Иванович грозно приподымается с дивана; Авдотья отступает, прижав к груди самовар.

– У тебя дела?
– продолжает хозяин.
– А где же это ты рожу-то нажевала? пришла как щепка, а теперь эво рыло-то...

все это от делов?.. Ах ты, бессовестная тварь!.. У тебя дела!

– Ну, пошел мутить!

– Нет, погоди... Стой! Я говорю, где ты нажевала рожу?

– Ты на меня не кричи! Чего ты, воевода какой отыскался?
– вскрикивает, в свою очередь, кухарка.
– Каки-таки, вишь, дела! Мало, что ль, делов-то? У тебя добра-то эва навалено... все прибери!

Семен Иванович, побагровевший и готовый на отчаянную брань, вдруг почувствовал, что фраза кухарки насчет изобилия добра пролила в его сердце нечто беспредельно отрадное; он утих и молча опустился на диван.

– У тебя, - продолжает в том же воинственном тоне кухарка, - эва что всего понапихано!.. Где ни повернись... Ровно бы помещик какой живешь, а я небось одна... Каки-таки дела...

Эва-а!

– Ах, дура!
– кротко говорит хозяин,- - сравнила с помещиком!

– А то что же? У иного помещика еще и этого-то нету...

А у тебя погляди-кось! Все убери да подмети.

– Ах, дура, дура!
– сладко произносит хозяин.

– Вот те дура!.. Что платья, что белья, что чего!.. Все напасено, незнамо про кого только... Тебе с меня взять нечего, я человек старый... кабы жену взял, тогда и взыскивай с нее! Да и в ту пору с твоим богатырством еще не управишься... А то - одна! Нету делов!

Семен Иванович безмолвствует. Кухарка направляется к двери.

– Погоди!
– нежно произносит герой.

– Чего еще?

– Постой... Так, говоришь... помещик... Я-то?

– Да помещик и есть...

– Погоди, Авдотья... Постой минуточку... Много всего, говоришь?

– Обнакновенно много всего... что одежи, что чего!

– Д-да!.. Слава богу!..

Семен Иванович вздыхает. Авдотья ждет нового вопроса.

– Идти, что ль?

– Погоди минуточку...

– Чего годить-то?.. У меня небось есть где хороводиться...