Нравы Растеряевой улицы
Шрифт:
– А вот, между прочим, не уступите ли вы мне рыжего мерина? под водовозку?
– Ох, мерина, мерина!
– глубоко вздыхал душеприказчик, думавший, может быть, крепкую думу о том же мерине.
– Погодите, Христа ради, немножечко!
Дьячок кашлянул и зачитал:
– Блажен му-у-у-у...
– Караул!!! КраулП Стой!
– раздалось под окнами.
– Господи Иисусе Христе! Что такое?
– зашептала публика, и все бросились на улицу...
– Стой! Стой! Н-нет! ввррешь! Брат! брат!
Народ,
Прохор Порфирыч старался вырвать из рук Лизаветы Алексеевны огромный узел, в который та вцепилась и замерла.
Из узла сыпались чашки, стаканы, серебряные ложки и проч.
– Брат, брат! Краденое!..
– Мадам, - сказал значительно душеприказчик, - пожалуйте прочь!..
Прохор Порфирыч налег на врага узлом и потом сразу рванул его к себе. Лизавета Алексеевна грохнулась оземь.
Толпа повалила вслед за победителем. Надо всеми колыхался огромный узел.
– Как? воровать?
– громче всех кричал Порфирыч.
– Нет, я тебя не допущу! Извини!..
Узел свалили на крыльцо с рук на руки душеприказчику, который говорил Порфирычу:
– Спасибо, спасибо, брат!
– Помилуйте, васскородие, - говорил Прохор Порфирыч, обнажая голову и в ужасе раздвигая руки.
– Как же эт-то только возможно? Я - все меры!.. Ка-ак? воровать?.. Нет, это уж оставь!
– Ты тут ее схватил?
– Да тут-с, васскородие, как есть у самых у ворот. Баррское добро, д-да боже меня избави!.. Что тебе по бумаге вышло - господь с тобой, получай!
– То другое дело!
– Да-с! то совсем другое дело! А то скажите на милость!
– Спасибо! Молодец!
– Всей душой.
Порфирыч осторожно пощупал у себя за пазухой и подумал: "здесь!"
– Я, васскородие, видит бог!
Душеприказчик ушел. Порфирыч долго еще толковал брату:
"А то, скажите на милость, такой поступок... целый узел, не-э-эт!" Потом пошел под сарай, запихнул между дров какойто сверток, подхваченный в бою, и, возвращаясь оттуда, говорил:
– Каак? воровать? Нет, ты это оставь!
Лизавета Алексеевна долго билась и истерически рыдала за воротами:
– Из-за чего? Из-за чего? Из-за чего я всю-то молодость - всю, всю, всю... Господи! Грех-то! Грех-то!..
Вдруг она вскочила, отряхнула платье, утерла глаза и быстро направилась в комнату.
– Мадам!
– говорил душеприказчик, - пожалуйте отсюда вон... после таких поступков!
– Н-не пойду!..
Лизавета Алексеевна села на стул, прижалась спиной к углу, плотно сложила руки и вообще решилась "ни за что на свете" не покидать своего места.
– С вашим поведением здесь не место... Здесь покойник.
– Н-не пойду! н-не пойду!
– твердила Лизавета Алексеевна, дрожа.
– А! не пойдете...
– Голубчик!
Она бросилась на колени.
–
Душеприказчик ушел, махнув рукою.
Поздно вечером душеприказчик, отправляясь спать, поручил за всем надсматривать Порфирычу; на унылого, нерасторопного Семена надежды было мало: где-нибудь непременно заснет. Разошлись все, даже и Лизавета Алексеевна. Прохор Порфирыч вступил в свои права: надсматривал и распоряжался. В кухне дожидалась приказаний стряпуха. Порфирыч, для храбрости "пропустивший" рюмочку-другую водки, вступил с ней в разговор.
– Как в первых домах, - говорил он, - так уж, сделайте милость, чтобы и у нас.
– Слава богу, на своем веку видала, бог привел, разные дома... Вот купцы умирали Сушкины, два брата.
– Д-да-с! Потому наш дом тоже, слава богу... Будьте покойны!
– Не в первый раз... На сколько, позвольте спросить, персон?
– Персон, благодарение богу, будет довольно! Нас весь город знает...
– Дай бог, а завтра утренничком надыть пораньше грибнова и опять крахмалу для киселя.
– И грибнова! Мы этим не рассчитываем.
Молчание.
– Я полагаю, - говорит стряпуха, - кисель-то с клеем запустить?
– И с клеем. Как лучше... как в первых домах.
– А не то, ежели изволите знать, со свечкой для красоты.
– Как в первых домах! И с клеем и со свечкой... Запускайте, как угодно!., чтобы лучше!.. Мы не поскупимся.
Бодрствование во время ночи Прохор Порфирыч тоже выдержал вполне. Расставшись со стряпухой, он направился в дом, уговорив братца лечь спать.
– И то!
– сказал братец и лег на крыльцо в кухне.
В освещенной комнате раздавалось тягучее чтение псалтыря, прерываемое понюшками табаку. Порфирыч босиком тихонько подходит к дьячку, засунув одну руку с чем-то под полу, и, придерживая это "нечто" сверху другой рукой, шепчет:
– Благодетель!
Дьячок обернулся.
– Ну-ко!
Дьячок сообразил и произнес:
– Вот это благодарю!
– Тут он нагнулся к уху Порфирычу и зашептал: Грудь! На грудь ударяет ду-ду-ду-то!..
– Прочистит!
– Это так! Оно очистку дает! В случае там в нутре что-нибудь...
– Вот, вот! Она ее в то время сразу. Ну-ко!
Пола полегоньку приподнимается; дьячок говорит:
– О, да много!
– Что там!
Нечто поступало в дрожавшие руки дьячка.
– Сольцы, сольцы!
– Цс-с-с... Сию минуту.
– Гм-м... кхе!
– Готово!
– Ах, благодетель! Я тебе, друг, что скажу, - прожевывая, шептал дьячок, - ты по какой части?
– Слесарь.
– А мы по церковной части. Я тебе что скажу: наше дело - хочешь не хочешь!
Дьячок пожал плечами.