Ну привет, заучка...
Шрифт:
Аслана пригласили на следующий день. Он не ломался. А я лишь улыбнулась, представляя, какие методы убеждения применяла моя учительница.
Весной старшие курсы защитились и выпустились.
Я перешла на второй курс, переехала к Аслану, потому что он очень сильно настаивал. Я сомневалась, справедливо опасаясь, что его родные будут против, считая меня охотницей за деньгами и московской квартирой. Конечно, Аслан познакомил меня с мамой, которая уже скоро должна была родить, с сестрой, веселой активной девчонкой, и отчимом, серьезным мужчиной, со строгим взглядом. И вроде бы меня приняли хорошо. И никто не косился, не говорил ничего. Но я все равно робела
Поэтому над переездом думала. И переживала. И вообще, плохо представляла, как мы будем вместе… Вернее, это-то я как раз очень даже хорошо представляла, но как в таком случае учиться? Где время брать? Мы же при встрече друг от друга отлипнуть не можем. Вот реально. Даже в институте. На всех переменах. Аслан, лишь только звенит звонок, моментально садится рядом со мной и обнимает. И вот так вот, в обнимку и проводим все перемены. И уроки бы проводили, но я против. После парочки случаев, о которых до сих пор вспоминать стыдно. Ни о какой учебе не может идти речь, если он рядом сидит.
И он не способен воспринимать урок, и я тоже.
За все это время мое влечение никуда не делось. Только возросло. Я смотрела на Аслана и понимала, что с ума схожу. Что вот на самом деле умираю от желания. Не могу совершенно противостоять, когда он хочет меня, когда смотрит, когда руку просто кладет. А он, хитрый такой, пошлый гад, пользовался этим по-полной. Я в некоторые аудитории нашего института уже и заходить не могу. Вот как, спрашивается, серьезно воспринимать предмет, когда заходишь… А там… Парта — осквернена. Кафедра — осквернена. Подоконник — и тот осквернен! И никакой учебы. Сплошной разврат и безобразие. И чего ему в квартире не хватает? Или в машине? Или, на худой конец, в отеле? Нет же… Смотрит на меня своими глазами чернущими, смотрит, а я и доклад делать не могу у кафедры, сразу сбиваюсь. Или взгляд мой ловит во время урока и ключи показывает. От свободной аудитории. И меня прямо жаром прошибает с головы до кончиков пальцев. Хочу отвернуться, а смотрю все, смотрю. А он знает, чувствует, что происходит со мной, улыбается, так пошло, так порочно, так обещающе… Что я не выдерживаю, отговариваюсь необходимостью и выбегаю из аудитории с горящими щеками. И он за мной. И тащит молча по коридору в тот кабинет, от которого ключ упер. И потом только рот мне закрывает плотно, чтоб ни звука не могла издать, пока извиваюсь от удовольствия под ним, пока до слез, до судорог, до боли, такой сладкой-сладкой… До распада на атомы, на частички, мельче атомов… И потом стыдно, так стыдно обратно возвращаться, потому что, похоже, все уже в курсе про нас, все однокурсники, девчонки косятся завистливо, парни… Ну, парни не смотрят. Совсем. Алиев отучил.
Проявил свой нрав деспотичный в этом во всей полноте.
И на дачу мне запрещает ездить. Деспот. Ну вот как ему сказать, что ничего мне от Юрия Станиславовича не грозит? Вообще.
Не могу я про историка распространяться. Не моя это тайна.
А Аслан, зная об особенностях личной жизни Татьяны Викторовны, очень быстро просек, что историк в этом треугольнике не четвертый угол, не позволят Дзагоев и Шатров к их женщине даже близко подходить, были уже преценденты, неприятные и громкие, после которых Татьяну Викторовну за семь столбов мужчины обходят.
А историк трется рядом. Все время. И раз на учительницу видов не имеет, то, значит, на меня виды. Я же тоже рядом с ней все время. И на дачу езжу. И с прабабушкой Юрия Станиславовича, чудесной смешной женщиной, общаюсь. А чего я, спрашивается, с бабушкой решила общаться? Что меня там может
Прекрасный вывод. Великолепный просто.
Алиев сначала не признавался, что такой ревнивый. Строил из себя горячего независимого мачо. Но, оказывается, за мной следил. И в кустах прятался соседских, пропасая меня и историка.
Я узнала случайно, Татьяна Викторовна обмолвилась, уже летом. Когда я к Аслану переехала все же. И то, только потому, что она съехалась со своими мужчинами. И мне одной стало квартиру тяжело снимать, а в общежитие Алиев отказался меня пускать, неожиданно разоравшись не на шутку.
Я решила, что это судьба, и что можно попробовать, и переехала. И оказалсь права в том, что дома учиться я не смогла. Аслан от меня буквально не отлипал. Приходилось задерживаться на кафедре и делать задания там. Под нескончаемый поток пошлых смс и видео.
Татьяна Викторовна съездила на дачу и потом со смехом мне рассказала, как соседка, испугавшись и перепутав Алиева с вором, спустила на него ротвейлера.
А я припомнила, как Аслан встречал меня один раз, с царапинами на лице нехарактерными, словно через кусты продирался. И разозлилась.
Ну как можно быть таким ревнивым? Мы же вместе, чего ему еще надо? Я вообще от него не отхожу! Что он хочет?
Придумал ревность к историку… Ну вот как быть?
Пока я размышляла и припоминала все возмутительные случаи Аслановского деспотичного поведения, он подошел ближе и обнял, сразу лишая меня сил и возможности проявлять хоть какие-то эмоции, кроме обожания:
— Слушай… Я понимаю, что я — не тот, кто тебе нужен… Понимаю… Ты — красивая, такая, пиздец, красивая… И умная. И тебя вон на специальную стипендию выдвинули… И на практику в Лондоне… Я понимаю все. И, наверно, этот историк для тебя пара… Но, бля, забудь про него, поняла? У него, я смотрю, вообще губа не дура, у козлины.
Он говорил это, а сам скользил по мне руками своими загребущими, возмутительные слова говорил, а я не могла возразить, с готовностью подаваясь к нему попой, потираясь о его член, уже твердый и большой, ощущая, как в животе становится тяжело и сладко-больно. А он бормотал и бормотал, потихоньку подталкивая меня к кровати:
— Сначала на Таньку глаз положил, не сработало, и понятное дело, никак назад не отыграешь, даже если и захочешь, у нее вон, пузо, скоро на нос полезет, Дава с Шатром разорвут сразу любого, кто посмотрит просто, теперь ты, красивая, чистая, девочка нежная, умная такая, я его придушу, бля, реально придушу, раскатаю, если хоть посмотрит, слышишь? Моя ты, моя только, женюсь на тебе, чтоб ни одна тварь, ни одна сволочь… Чтоб только моя, всегда, всегда…
— Подожди, подожди, — зашептала я, упираясь в его плечи, уже лежа под ним, с привычно распахнутыми ногами, — ты что говоришь? Женишься? Предложение мне делаешь что ли?
— Конечно, — он, рыча, начал сдирать с меня джинсы, не обращая внимания на мои попытки остановить, прояснить ситуацию, — какого хера юбки не носишь, говорил же, мешает, пока, бля, доберешься до тебя… Наконец-то, бля!
Джинсы улетели в сторону, Аслан, матерясь, начал возиться со своим ремнем и замком, стянул вниз и без дальнейшей прелюдии ворвался в меня, выбивая первый крик удовольствия. Притормозил, глядя в мое красное лицо:
— Конечно, я на тебе женюсь, — двинулся еще раз, и еще, припечатывая с каждым толчком, вбивая в меня шокирующую информацию, заставляя ее принять без возражений, — женюсь. Бля. И ребенка. Сделаю. И никуда. Не. Денешься. Моя. Моя. Моя!