Ну, ты, Генка, и попал... Том I

Козак Арсений

Неожиданно кошка сделала резкий выпад лапой, и на моей руке осталась глубокая кровавая царапина от её острых когтей.

— Защитница, — похвалил Павел кошку. Та недовольно фыркнула. — Нельзя так бесцеремонно вторгаться на территорию, охраняемую моими кошками, — пожурил он меня. — Давайте замотаем рану!

— Да ладно! Подумаешь, царапина, — я потряс кистью руки, пытаясь казаться равнодушным. Но меня взбесило такое равнодушие хозяина к раненому гостю и столь уважительное отношение к кошке. — Просто стрёмно как-то: сидит такая вся, как статуэтка, не шелохнётся… — опять я, кажется, вляпался со своим языком!

— Стрёмно? А это что значит? — прицепился государь к случайно сорвавшемуся слову.

—

Ну… — я не стал вдаваться в подробности, как первый раз, поскольку словечко-то это жаргонное пришло в русский язык из тюремной лексики. — Это означает «красиво, элегантно», — ляпнул просто от балды.

Царь кивнул.

— Кошки, соглашусь, действительно красивые и элегантные создания. Моя матушка недолюбливала их, но терпела, поскольку без этих охранниц нашу библиотеку, картинную галерею и оранжерею мыши и крысы сожрали бы дочиста, а потом принялись бы и за нас. А я, в отличие от маман, кошек обожаю. Кстати, слышали ли вы историю, как у … — тут государь назвал фамилию, видимо, вельможной особы, но я сейчас уже забыл точно, какую, — во время бала из причёски вывалился мышонок? Оказывается, она экономила на парикмахерах, раз в месяц делала причёску и спала сидя, чтобы не испортить её. Проворная мышка забралась внутрь и свила там гнездо. А мы всё думали, чем так отвратительно воняет от мадемуазели? Вроде бы и духами она пользовалась изрядно, а запах не перебивался.

Царь сам же стал первым смеяться над своей историей, я поддержал его, хотя мне было не до смеха. Представил на минуту, что испытывала вельможная особа, когда в её причёске шебуршились мыши, и меня начинало мутить.

После библиотеки мы пошли осматривать царскую оранжерею. Это был настоящий ботанический сад с экзотическими растениями и цветами! Каждое деревце Павлу было как родное, он с восторгом описывал его особенности, рассказывал, где и когда приобрёл. Особое внимание государь уделил удивительному «яблоку любви». В общем-то, это были обычные помидоры. Но для России они пока ещё были диковиной. Я выпросил у Павла I один плод: возьму семена из томата и высажу, надо продвигать огородничество в стране. Ещё его величество подарило мне несколько отводков самых диковинных деревьев, кустарников и семена цветов.

В это время в оранжерею вошла роскошная дама.

— Здравствуйте, ваше сиятельство, как здоровье? Нифигасе вы стрёмно сегодня выглядите! — восхитился Павел Петрович, видимо, желая сделать комплимент даме.

Слава Богу, рядом не было никого, кто бы правильно понял эту фразу. Я же изо всех сил попытался сохранить лицо.

Дама, конечно, слегка сконфузилась, поскольку некоторые фразеологические обороты для неё прозвучали непонятно. Но она быстро взяла себя в руки, поздоровалась с государем, подав ему свою руку. Павел Петрович тут же представил нас друг другу:

— Граф Григорий Владимирович Орлов! Княгиня Анна Петровна Лопухина-Гагарина.

Так, понятно, кто эта прелестная дама. В Интернете моего прошлого-будущего куча всяких домыслов на тему отношений царя с Лопухиной. Только мне вот совсем сейчас было неинтересно, спит Павел I с кем-то помимо супруги или нет. У меня к светской дамочке другой интерес.

Очень хотелось хоть что-то узнать про Плещеева и его дочь Веселину. Мне моё чутьё подсказывало, что они оба должны быть где-то здесь, недалеко, я имею в виду, в Петербурге. Но внимательный взор Павла Петровича мой интерес тут же приметил, однако растолковал его по-своему, по принципу «у кого что болит»… Это я понял по искрам, которые просто обжигали меня, вылетая из глаз государя. Ну что ж, мужчина — он и на троне мужчина. Понятно, что поговорить тет-а-тет с дамой мне не удастся, как бы я ни крутил колесо фортуны. Можно лишь дождаться, когда выпадет «чёрный ящик» с гнилым кабачком внутри вместо долгожданного приза (была в

наше будущее время такая передача, если кто не помнит).

Пришлось начать свой разговор прямо при Павле I.

— Анна Петровна, а не слыхали ли вы чего-либо о господине Плещееве? И про Веселину, крепостную, проданную им… с аукциона, запамятовал фамилию счастливого покупателя, — самым небрежным тоном забросил я удочку.

— Ха-ха-ха! — делано засмеялась княгиня Гагарина. — Сразу хочу предупредить, граф: вам тут не светит! Граф Велемирский своего не упустит, и ежели уж что-то в его руки попадёт, то уже когтями не выцарапаешь!

— Веселина у него? — удивился я. — Но ходят слухи, что он перепродал девушку…

— Ах, оставьте, граф… Вот именно, что это пустые слухи! Граф действительно продавал какую-то свою крепостную, называл её Веселиной. Но, поверьте, всё это было сделано лишь для отвода глаз! Настоящую Веселину Драгомысл Иванович вывез за границу, а там с ней обвенчался, выдав её за вдову какого-то француза. Только эта жалкая «француженка» такая же уроженка Франции, как я — кружевница! — и смеющаяся княгиня выставила передо мной свои нежные ладошки, демонстрируя идеальный маникюр.

Безоговорочно верить на слово гостье Павла Петровича я, конечно, не стал. Надо проверить всё самому, хотя на душе чуточку полегчало.

— А Плещеев? — будто мимоходом я продолжил допрос.

— Вам не даёт покоя дуэль, закончившаяся не в вашу пользу? — шепнула мне на ушко милая дама.

Царь сделал вид, что не услышал этой реплики. Дипломат, ха-ха. Ну да, если бы он не притворился, ему следовало бы меня отдать под суд. Но он не захотел так поступить. Почему?

В гостях у царя, день второй, завтрак

Ночевать меня оставили в комнате для гостей во дворце. Эх, жаль, похвалиться не могу своим одноклассникам, что я тут с самим царём беседы веду, сплю в царских палатах да нежусь на перинах в кровати с балдахином восемнадцатого века выпуска. Вот они бы рты-то поразинули!

Утром меня на завтрак пригласили к царственной особе. Он трапезничал в одиночестве — его семейство отбыло в Карловы Вары на отдых. Я поклонился, Павел ответил мне кивком и указал взглядом на стул около стола. Я, естественно, принял приглашение.

Ожидая увидеть ломящийся от кушаний стол, я был удивлён его скромностью. Лакей предложил нам пшенную кашу двух видов: на воде и сладкую на молоке, жареную рыбу, салат из огурцов с луком, квашеную капусту, выложенную на широкое блюдо и украшенную незнакомыми мне солёными же ягодами, по краю горки обложенную мочёными яблоками. Удивил меня деликатес, который дошёл и до времён, когда я ещё был в двадцать первом веке. Это была чёрная и красная икра. Она стояла около каждого завтракающего в небольшой розетке. Хлеб был нарезан крупными ломтями, которые лежали в специальной плетёной корзинке, стоящей посередине стола.

После каши и рыбы с салатами убрали всё лишнее, оставив лишь икру и хлеб. Принесли ещё сливочное масло, варенье трёх видов в других розетках, подогретое молоко в молочнике и чайные чашки. Самовар занёс человек, видимо, отвечающий за процедуру чаепития. Он при нас заварил чай в чайнике и поставил его «дозревать» сверху на самовар, накрыв… шапкой-ушанкой! Ну, вот честно: Павел любил пить чай, заваренный при помощи обычного треуха!

Удивило меня и то, что заваривал человек именно чай, а не листья малины, земляники или мяты, как-то было принято в Тукшуме. Настоящий чай… Как же я по нему соскучился! Правда, скорее зелёный, нежели чёрный. Я не удержался и высказал Павлу Петровичу своё восхищение напитком, ни чуть не покривив душой. Как заправский дегустатор, я сначала понюхал чай, закатывая глаза от удовольствия, затем отхлебнул маленький глоток и снова выразил на лице упоение.