Ну ты же мужчина!, или МеЖполовые парадоксы
Шрифт:
В. С. Высоцкий «Мой Гамлет»
Дина Георгиевна и Нина Григорьевна, будьте здоровы и счастливы.
А теперь я хочу на время оказаться по ту сторону линии фронта, поспорить сам с собой.
На архипелаге Мьей, что в Андаманском море у берегов. Мьянмы, островные бирманцы очень изобретательно подошли к летоисчислению собственных жизней. Там блюдется традиция обратного отсчета возраста. Рождается малыш — и ему сразу отвешивают шестьдесят лет, чтобы он потом, взрослея, в численном выражении молодел год от года. Перешагнувших шестидесятилетний рубеж там уважительно величают «дважды родившийся». А если сто двадцать лет проживешь — два раза обнулишь одометр! Добрый и развлекательный это трюк, но природу не перехитришь, «износ машины» все равно однонаправлен. И вопрос в том, какой дорогой ты проедешь, что сделаешь по пути…
Андрей Кончаловский совершенно справедливо отметил такую нашу особенность, как неуважение к старости и страх старости. Ежимся мы при мысли о ней — прямо хоть бирманское
этому подвержен, потому что страх старости в будущем — это признание своего эгоизма и недальновидности в настоящем. Мы хотим жить для себя, в огромном всемирном «я», вне времени, а поэтому нас так нервируют образы собственного дряхления. Но коль уж мы одарены такой способностью, как моделирование процессов, ее надо использовать с толком. И тогда старость будет выглядеть чем-то большим, чем убийственный набор «виагра — утка — вставная челюсть». Она будет восприниматься как время результатов. Результатов собственных земных дел, собственных сознательных перемен. Давать начало которым надо сейчас. Поразмышляем.
Вы можете меня представить стариком? Благодаря этим страницам вы уже, наверное, запомнили мои главные опознавательные знаки, мою манеру въедаться и пускать в ход стрекательные клетки. В голландском языке есть такая идиома — «трахать муравьев» («трахать» — в данном случае не по Ожегову). Это значит мелочно цепляться за любое слово, лезть в дебри, нудеть по поводу и без повода. Идеально точное выражение. Мою «муравьефилию» с натяжкой, но пока еще можно подпустить под версию «молодой кураж». А как вам такой же я, но помноженный еще на три-четыре десятилетия? Что это за дедушка у нас получится? Что за ядовитый и самоизглоданный монстр? Знающие меня женщины здесь должны, оживиться и солидарно зашуметь. Так вот: линейное, без качественных переходов, взросление — это растянутая во времени смерть. И, теребя пальцами ног, я признаю, что был не всегда и не во всем прав. Надо учиться отдавать себя авансом. Надо создавать рядом с собой родных людей. Надо возвращать в этот мир дар любви и жизни, и я еще только учусь не оскорбительному смыслу такого «надо». Узнавать хоть немного своего в другом человеке, узнавать даже больше, чем в нем объективно есть, и быть достаточно сильным, чтобы исходить из этого — вот что такое перемены.
Я был и остаюсь резок по отношению к женщинам за их — измы. Признаюсь, женские глупости для меня были иногда чем-то вроде услужливой скатерти-самобранки, бесперебойным источником предлогов уходить или не сближаться. За один огрех я мог сбросить человека в долговую яму, и все его попытки исправиться, извиниться лишь побуждали меня к продолжению морального ростовщичества. Я вел себя, как торгаш, утративший чувство реальности. Обожествление здравого смысла, истеричные поиски истины, жертвенное позерство и терновый венец непонятого — какой только камуфляж не примеряло мое эго. Но скажите, не я ли призывал вас смотреть на любую ситуацию с противоположной стороны? Не я ли промоутировал все эти мысленные 30-игры? Мне отвечать за свои слова. И я отвечу нижеследующим манером.
Моя мама недавно утратила осторожность настолько, что при мне сказала так:
— Да разве можно познакомиться с нормальной девушкой в ночном клубе? Там же шлюшки одни!
Сынуля предсказуемо, как дрессированный, бросился в штыковую атаку:
— А ты хоть раз была в ночном клубе? А что вообще в твоем понимании «шлюшка»? А ты могла бы так в глаза назвать девушку, приведи я ее сюда и скажи, что мы познакомились на дискотеке? А? А? А?
У врача, делающего полезный укол, может быть тяжелая рука.
Вы знаете, что меня, наконец, заставило насторожиться, присмотреться к себе? Радость. Я осознал, что порой в логических стычках для меня радости больше, чем ее должно там быть. Я вдруг похолодел от открытия, что самодовольно улыбаюсь, вспоминая свои напористые «аканья» и мамину растерянность. Злокачественный признак. Двигаясь в такой плоскости, я наделаю бед. Только стереометрия выведет меня за рамки неуязвимого положения — губительно неуязвимого. И я тогда пошел поперек себя. Разыграл ситуацию от противного. Да, мама сказанула, не подумав. Но в том-то и дело, чувствуете?! Необдуманное высказывание — это не обязательно оскорбление, целенаправленное зло. Это зачастую у женщин — лишь возглас настроения, спонтанная эмоция, переложенная на язык суждений за неимением пока у человечества более тонкого средства. Значит, угловатость словесных средств надо пока сглаживать пониманием, надъязыковой тональностью понимания, как бы непохож сам на себя я ни был, говоря сейчас такие вещи. Надо верить в то, что человек не имел в виду дурного. Иногда догадываться и додумывать за него — да, да, вы не ослышались, это сказал я. Близоруко считать, что нечаянная глупость — это развилка дороги. Пусть хоть иногда она будет отправной точкой совместного поиска. Переворачиваем медаль! Ситуация от противного выглядит следующим инфернальным образом. Встречает меня мама и говорит:
— Знаешь, Кирилл, я много ходила по ночным клубам, видела много девушек, со многими общалась. Я долго анализировала все это, и вот тебе мой продуманный вывод: они все — шлюшки.
И если после первого варианта я начинаю запальчиво буянить, то после такого моим следующим действием будет незамедлительная самоликвидация. Ибо вот так выглядел бы настоящий финиш разума.
Мне самому еще очень многое предстоит переоценить, додумать. Очень многое. И я счастлив понимать это. Здесь вы, конечно, можете поставить мне на вид, что я в итоге пришел к тому, о чем вы всегда говорили. Что я просто описал циркуляцию и оказался там же, где и все нормальные взрослые люди, просто с большим опозданием. Что трёп наш — судорога, бесплодное сокращение мускулов сознания, а карамели в. ней порой столько, что как бы попа не слиплась. Вот, например, такая автоцитата: «Эта красота не кристаллизовалась в самосозерцании, чем нередко обездвиживают себя привлекательные женщины, но, напротив, проживала каждую секунду в торжестве жизни». Перечитываю ее, а самого аж кочевря-жит, будто ухо спичкой чищу. Признайтесь, вы ведь тоже опускаете глаза, когда вдугаря пьяная женщина пытается вульгарно танцевать на шесте, вертя над головой блузкой. И знаете, почему опускаете? Потому что для профессионалки нагота — рабочая одежда, самые интимные жесты — выполнение условий договора. В этом случае ты зришь и даешь человеку заработать. А когда это обнажение томящейся души, вкладывающей в шоу то, что шоу не положено по рангу — тут самый заиндевелый циник невольно отведет взгляд. Да, местами мы с Филом неумело танцуем душевный стриптиз. Местами вписываем себя в мартиролог [63] современных чайльд гарольдов, плачущих о душе в передышках между припадками гордыни и распутства. Что поделаешь, сейчас это продукт. И даже само публичное признание в маркетинге трагизма — тоже продукт. Художественное слово пытается опередить реакцию на самое себя, засунуть внутрь ценник в качестве закладки, но лишь туже затягивает витки штопора, в который сорвалось. Разумеется, говоря про штопор, я подразумеваю катастрофичность сточки зрения старой школы. На самом деле в литературе все идет закономерно: одни усиленно занимаются потоотделением, другие платят и жадно вдыхают натурпродукт, а бумага терпит. Страну наводнило суперэффективными дезодорантами и лазерными эпилляторами, и тогда запах подмышек перекочевал в книги. Млея в СПА-салоне, сегодняшняя фея-рафинэ увлеченно листает живописания блевотины и негигиеничного секса. Да-да, проще простого разораться о падении нравов и массовой деградации, но не будем торопиться. Тут есть над чем подумать.
63
Мартиролог — перечень мучеников с описанием их бытия.
Я думаю, произведение не может быть целиком хорошим. Целиком дурным — да, а вот хорошим его делают только отдельные, неприметные кусочки, что отдаются в человеке грозами. И для каждого они свои. Если в книге хотя бы три-четыре раза находишь слова, которые хочется произнести, проговорить вслед автору, значит, у Вселенной есть смысл. Если в ворох из трех сотен страниц вброшена горстка особенных для тебя секунд, секунд предельной честности сердца — значит, ты подружился с книгой и, наверное, еще вернешься к ней.
Оказавшийся снова в исходной точке окружности может утешиться тем, что хотя бы уберегся от гиподинамий, пока искал выход. Я очень надеюсь, что блеснувшее неоднократно на наших страницах имя Лидии Гинзбург все же заставит вас отыскать и почитать ее вещи. А я пока в который раз ее процитирую из «Записок блокадного человека»: «Написать о круге — прорвать круг. Как-никак поступок. В бездне потерянного времени — найденное».
А может, наша прописанная рефлексия — это всего лишь обычный путь человека к житейскому юмору, к философскому взгляду на действительность? Череда повседневных Тренировок, которая в итоге даст обществу еще двух спасительно-равнодушных мирян, занятых своими личными, не глобализированными проблемами, — и это есть добро?.. Нам с самого начала пытались доказать, что это добро, что нами движет лишь ювенальный максимализм, но мы Капризничали, не слушали, топали ногами, хорохорились. Подкараульте кого-нибудь из нас где-то в осеннем парке лет через пять-семь: желтые листья на дорожках, по листьям с тихим шорохом катится коляска, за ручку коляски держатся мужчина с женщиной. Женщина ведет долгие рассуждения о том, какую посудомоечную машину надлежит приобрести на выгодных кредитных условиях. Мужчина возражает. Не конфликтно так возражает, по мелким деталям, для проформы — только чтобы показать, кто в доме хозяин. Например, настаивает на том, чтобы кредит взять на работе, а не в банке, хотя ему, по большому счету, все равно. Но тут маленький и требовательный пассажир коляски (не исключено, что недавно крещеный) просыпается и возвещает об этом всему парку. Кредиты, банки, посудомоечные машины разом забыты, хотя никуда из жизни не ушли — ни из жизни мамы с папой, ни их чада. Где-то по углам и закуткам этого извилистого лабиринта длиною в жизнь попадаются редкие жемчужины счастья, но быстро гаснут и теряют свое очарование от ожидания еще более крупных жемчужин. Как мало дано человечеству! И все, что нас пока спасает, — это полезная привычка видеть в малом большое. Ну или хотя бы большее.