Нукер Тамерлана

Кулаков Олег

– Зоррах? – спросил он, не открывая глаз.

– Я.

“А где Джафар?” – хотел было спросить Дмитрий, но не спросил. Как всякий правоверный мусульманин, Джафар обагряет руки кровью неверных – ибо так повелел Тамерлан.

– Вина принеси, – сказал он. – Много принеси.

Легкий шорох платья. Дмитрий ждал. Зоррах обернулась быстро.

– Я принесла.

– Дай, – приказал он и протянул руку. Объемистый бурдюк звонко булькнул, когда он, не глядя, перехватил его за гибкую горловину.

– Уходи.

Грубо велел. И чуть не задохнулся, когда в него буквально ударило волной горечи детской обиды.

Веки были тяжелыми, словно бетонные плиты. Он не поднимал их, но не промахнулся, перехватывая девчачье тонкое запястье.

– Останься, – сказал он спокойно.

Она послушно замерла, сидя на корточках рядом с ним. Не нужно было открывать глаз, чтобы знать, в какой позе она сидит. Дмитрий откупорил горловину бурдюка и, запрокинув голову, стал глотать вино, не чувствуя ни вкуса, ни крепости. Единым духом он выпил треть и только после этого опустил бурдюк на колено и утер мокрый рот рукавом.

– Так… – сказал он по-русски. – Хмелеть не хмелею, но голова проясняется. Мои мне поздравления… Крокодил Гена, как ты мне помог, ты б только знал! “Коркодил”… Лютый зверь, писающий на пальмы…

Дмитрий коротко рассмеялся. Еще учась в Политехе и роясь в библиотеке, он случайно наткнулся на сборник древнерусских летописей и прочих памятников и ради любопытства взял домой. Одной из рукописей, опубликованных в книге, были записки о сказочной стране Индии. Короткая рукопись, напечатанная старым, дореволюционным шрифтом, развеселила его до слез. Особенно он хохотал над тем местом, где средневековый автор повествовал о “лютом звере коркодиле”, имеющем обыкновение мочиться на пальмы, отчего они загорались ярким пламенем. Именно воспоминанию о “коркодиле” и был обязан своим рождением воинственный народ, к которому якобы принадлежал Дмитрий. Ядреная помесь самураев и спартанцев. – Пописает коркодил на пальму – и она – ффухх! – и загорится. Круто… Он то бормотал, то приникал к бурдюку, пока не опустошил его – небольшой бурдючок же, литра на три. Зоррах сидела рядом, тихо, как мышка, испуганно поблескивая черными глазами. Он потряс пустым кожаным мешком и потребовал:

– Принеси еще.

Она послушно поднялась и принесла следующий. Дмитрий присосался к нему и на какое-то время словно отключился от мира. Ему стало хорошо – сидеть вот так, зажмурившись, и втягивать теплое винцо, будто он сам – бурдюк, который во что бы то ни стало надо заполнить по самое горлышко.

Когда заиграла свирель, он позабыл сделать очередной глоток, и вино потекло ему на грудь. Дмитрий разлепил тяжелые веки и повернулся на звук. Рядом, скрестив ноги, сидел невесть откуда взявшийся дервиш и наигрывал нечто протяжное и тоскливое.

– А-а… Это ты, Як, – протянул он, ворочая непослушным языком. – Сыграй мне, сыграй… Хочешь выпить?

Дервиш не шелохнулся, будто не слышал. Пыльное рубище горбом топорщилось на спине, на лбу залегла сосредоточенная морщинка, а пальцы мелькали, зажимая и отпуская клапаны. На приглашение присоединиться дервиш не отозвался – ни жестом, ни мимикой.

– Композитор… – буркнул Дмитрий по-русски, возвращаясь к вину. – Бросай дудку, давай вина глотни…

Пронзительные наигрыши Яка никогда его не трогали – режущая слух, варварская музыка. Правда, солдаты десятка частенько приставали к Яку с просьбами поиграть – единственное, в чем он никогда

не отказывал. Дмитрию приходилось слушать наравне со всеми, и если десяток восхищенно цокал на пронзительные рулады, а порой и пускался под них в пляс, то он сам внимал импровизациям дервиша со стоическим терпением мученика.

Но сейчас Як играл тихо и напевно, будто колыбельную. Такой мелодии у него Дмитрий раньше не слыхал. Она бы ему, наверное, даже понравилась, если бы не плачущий тембр дудочки. Свирель, казалась, стонала и рыдала. Тихо жаловалась о чем-то давно и безвозвратно потерянном, как человек, у которого уже не осталось ни голоса, ни слез, и он тихо стонет сквозь зубы.

Дмитрий скрипнул зубами, стискивая челюсти. Свирель надрывалась в тоскливом напеве.

– Заткнись, – прошептал он. – Заткнись…

Он поднял бурдюк и стал пить снова. Он пил, пока не опьянел окончательно и не повалился наземь тут же, у колеса Джафаровой повозки. И уснул.

* * *

Интересно, что нужно было судьбе или тому же Богу, когда кто-то из них вырвал меня из того времени и бросил в это? Узнаю ли я когда-нибудь ответ?

Вряд ли…

А мне нужен Тамерлан со всеми его потрохами. Никто другой – только он.

Моя жизнь здесь – абсурд. Жестокий, кровопролитный абсурд безо всякой пощады к человеку другого века. Сколько он продлится? Год, два, десять, двадцать? Мне ведь только тридцать. И все это время я буду лезть на стены и махать мечом, медленно поднимаясь по ступенькам лестницы званий? Если буду… Я не только иноземец – плюс к тому иноверец. Хуже не придумаешь.

Можно, конечно, принять ислам. Ну, это никогда не поздно…

Судьба жестоко посмеялась надо мной, а я в отместку хочу посмеяться над нею. Смотри, куда ты меня засунула – почти что к чертям в пекло; но я не только выжил – я еще и все повернул по-своему… Вот так-то… Не того выбрала, чтобы всласть поиздеваться. Я скользкий: где сядешь, там и слезешь.

Я балансирую на лезвии бритвы, идя вперед с упорством маньяка. И хрен с ним…

Я не тешу себя иллюзиями. Я сам иллюзия. Иногда я думаю: “А что же будет потом, когда выдам Тамерлану свою легенду и он в нее поверит?” И, честно говоря, не знаю, что будет дальше. И не хочу знать.

* * *

Утренняя туманная дымка стелилась по земле, словно скомканное кисейное покрывало. Зеленеющие макушки пригорков выглядывали из клочковатой молочной взвеси, похожие на темные лысины в обрамлении нечесаных, седых патл.

А на другом конце поля из белой дымки поднималась колеблющаяся пестрая масса. Она казалась единым существом: чудовищной аморфной амебой, вздумавшей пожрать это поле вместе с пригорками, травой и туманом. Она ползла вперед, издавая глухой гул и трубные, скрежещущие стоны…

Они издали рассматривали индийское войско, выстроившееся в боевой порядок. Туман растаял, и теперь противник был виден, как на ладони: легковооруженная пехота, состоящая из метателей дротиков и пращников, за ними – громады боевых слонов, а потом уж основная масса армии, выставленной султаном Махмудом против Тимура – левый фланг, правый фланг, центр.

Слоны были грозны на вид: в ярких попонах, с башенками на спинах. В башенках виднелись крохотные, будто игрушечные человеческие фигурки. На шее каждого слона восседал еще один человечек – вожатый.