Нулёвка
Шрифт:
Посыпались команды: «Руки в гору! Ноги шире!» Жестко поставили на растяжку. По спине пошел гулять дубинал. Ноги разбивали, чтоб сел ниже на шпагат. Адреналин притупил боль, заложил уши.
Павел Анатольевич смолоду был грозой Борисоглебска. Любил подраться, слыл бакланом. Легче же крыльями махать, чем шевелить мозгами. Благо, природа-матушка здоровьем не обидела, щедро наградила дурной силушкой. А дури, как водится, выход нужен, а то недалеко до беды. Выход дурной, молодецкой удали нашел в работе. Но было у него особенное свойство. Он не ломал человека ради самой ломки, ценил силу духа и мужское достоинство. Пропуская очередного арестанта через экзекуцию, как будто искал стержень. Если не находил – тряпка уважения не заслуживала, доламывал. Если находил –
Изрядно пожеванного Аслана выплюнула предвариловка. Выплюнула первым в коридор, где его поставили на растяжку стену подпирать. Из предвариловки донесся грозный голос Павла Анатольевича: «Что гривы повесили?! Этот… хоть в глаза смотрит!» Дальше заработал прессовочный цех: удары дубинок, крики, мат, все слилось в шум.
В коридоре было душно. Август топил, даже не думая сбавлять обороты. Только когда дверь, которая вела во двор, забывали закрыть, заглядывал сквозняк – становилось прохладней. Стоя на растяжке, обливаясь потом, чувствуя липкими ладонями шершавую стену, пиная ее ногами, Аслан представлял, как мог бы рубануть Павла Анатольевича, какой бы крупный тот не был. Большой шкаф громко падает. Во Владикавказе в тюрьме или в Каменке в начале срока он так бы и сделал. Рубанул бы не задумываясь. Теперь же он понимал последствия – дорого обходится. Лучше терпеть. Лимит здоровья не безграничен. Ничего, неделю потерпеть, а там распределят в отряд, и станет полегче.
Позже предвариловка выплюнула еще двух отказников в компанию к Аслану. До вечерней проверки будут они на растяжке стену подпирать, и каждый проходящий мерин может сорвать на них злость. Даже не может, а должен. Кто усерднее в этом, тот благонадежнее. Двое из пяти не выдержали, сломались, их увели подписывать 106-ую статью.
Вечером карантин похож на привал отряда на марше. Кто-то жует паек – сухомятку. Кто-то уже кемарит. Кто-то пишет письмо. Кто-то зализывает раны. Кто-то травит байки, курит. Позже дневное напряжение пролилось безудержным хохотом. Поводом насмешек стали непрошедшие предвариловку, квест. Решившие не испытывать судьбу, сразу подписавшиеся под хозработы мужики чувствовали себя уверенней перед теми, кто назвался груздем, но в кузов не полез. Кишка оказалась тонка. Один такой оправдывался под общий смех: «Блин… когда услышал, как хрустнули его кулаки… (Павла Анатольевича) увидел его лапы, в которых металлические шары катаются, мне плохо стало, ноги подкосились».
В карантине толклись всякие разговоры, слухи – у кого что болит… Пока мужики выполняют хозработы и попутно подбирают, куда податься после карантина: в столовую, в швейку, в ширпотреб или в хозбанду, чтоб быстрей коротать срок; отказники вырабатывают тактику, как прохилять эту неделю, до распределения по отрядам, чтоб не сломаться. Никто не хочет быть битым, как последний ишак. Но и брать в руки веник, швабру, лопату – западло. Выбрал путь отрицала, будь готов ко всему.
В карантине говорят, что работа в лагере – вязать сетки. Другой работы нет, сейчас не времена ГУЛАГа. Счастливчик, кто нашел должность бугра, хлебореза, банщика. А кто пробился в шеф-повара, в завхозы карантина или разконвойку, тот просто буржуй, белый человек, элита. За эти должности идет нешуточная борьба. Конкуренция жесткая. Здесь берет верх тот, кто может предложить администрации учреждения не только профессиональные качества, но и лояльность. У блатных своя иерархия. Да и блатные уже не те, вымерли как динозавры, осталась так, мелочь. Сейчас важнейший принцип – приспособляемость, пролавировать между мусорами, блатными, козлами, чтоб не запачкаться, не пострадать, себя не потерять.
Аслан призадумался, зачем заставляют подписывать 106-ую статью, если в лагере другой работы, кроме как вязать сетки, нет? Логичный вопрос. А затем что, во-первых, труд должен оплачиваться, а кто любит платить? Во-вторых, работа – работой, но должны все осужденные потенциально быть под ярмом. Не должно быть свободных. Осужденный и раб для администрации синонимы. Даже блатных администрация
После распределения попал Аслан в одиннадцатый отряд. Отряд как отряд, как и все другие отряды Борисоглебска. Одноэтажный барак c беленными известью стенами. Неасфальтированный дворик, с утоптанной казенными ботинками землей. По углам дворика растут два дерева, еще по-летнему зеленеют листвой. Чуть в сторонке – стол, две лавки. Все это огорожено решеткой – трехметровым забором из арматуры. Население – под сто человек. Здесь надо приспособиться к новой обстановке, привыкнуть к условиям, режиму. Еще жизненно важно перевести дух, прийти в себя, оклематься. Хорошо, стоят теплые денечки. Солнце ласковое, пока балует. После этапа, продлившегося больше двух месяцев, кожа Аслана огрубела, стала похожа на кожу крокодила. Не только кожа… все тело было другое, не его, не родное. Многие моменты он не мог вспомнить. Происходящее было как во сне. Мысли блуждали как в тумане. Дорого обошелся этап.
В тюрьму Пятигорска его пригнали спецэтапом. Все, как вывозили из Каменки, как везли – насторожило Аслана. Этим же спецэтапом шли трое на особый режим, приговоренные к пожизненному заключению, один из них – Тракторист. Аслан по сравнению с ними младенец – режим общий, срок ограничен. Но почему-то именно его тюрьма Пятигорска приняла жестко. Он помнил, как после шмона их повели в душ на помывку. После душа его привели в транзитную камеру и, закрывая за ним тормоза, сразу объявили: «Тамаев дежурный».
В транзитной камере всегда сумерки, не поймешь – утро, день или вечер – все одно, нечему сгущаться, тем не менее, Аслан чувствовал, что-то сгущается. Уже на вечернюю проверку пришли, вывели всех из камеры в коридор. Потребовали доклад. Тишина. «Кто дежурный?! – завопил начальник. – Где доклад?!» Аслан молчал. Поволокли его в дежурную часть. Повалили лицом вниз, растянули, пристегнули к столу наручниками. Кровь застучала в висках… Вооружились дубинками и стали бить с двух сторон, месить, как «двое из ларца». Каждый удар взрывался шаровой молнией в голове. Он толком не разглядел тех, кто бил, какие-то мелькавшие фрагменты: лиц, рук, униформы. Перекурили. Когда кровь запеклась – тело налилось гематомой, начали бить второй раз, исполосовали всю спину. Знали, как больнее. Били так, что и сознание не потеряешь, и терпеть невыносимо. Аслан кричал на всю тюрьму. Когда отстегнули от стола, сам встать он не мог. Почернел до пяток, все распухло. За наручники его оттащили в карцер, протерли им пыльные полы. В карцере подвесили, пристегнули к крюку под потолком. Пришел лепила. Осмотрел Аслана. Спросил: «Что это он у вас спереди белый, со спины черный? Подравняйте». Продолжили бить уже спереди. Когда Аслан приходил в себя, пытался встать на носки, на кончики пальцев, чтоб кисти не потерять, чтоб не отрезало. В таком положении провисел два часа. Когда отстегнули, упал на пол и пролежал так неделю.
Двигаться не мог. Погрузился в небытие. Сознание спряталось под тяжелый жестяной лист коматоза. Когда блуждавшее неизвестно где сознание возвращалось и пыталось пошевелить тело, сотни ударов вновь обрушивались с неистовой силой, невыносимая боль стальной дугой обжигала плоть, и сознание сдавалось, вновь уходило блуждать.
В бреду сознание пыталось разобраться, что произошло. Чувствовал – лежит на полу, который, как и потолок, стоял вертикально. Видел тормоза. По мерцавшему светлому квадрату понимал – где решка – окно. Надо было найти воду.
Тело горело, как переплавленная груда свинца. Казалось, что содрали кожу, и мясо вялится от соприкосновения с воздухом карцера. Сейчас лучше не двигаться, каждое движение вызывает боль. Хотелось понять, за что? Почему он попал под молотки? Не может быть, чтобы так били за доклад. По неприязни тоже так не бьют. Здесь что-то другое. Ответа не было. Просыпавшееся сознание снова и снова искало ответ. Видимо, ему на дело поставили тачковку – пометку. Привет из Каменки. Мамедов подгадил, сукин сын! Он и сейчас слышал его голос: «Если с ним что-то случится, я тебя сгною!»