Нулевой пациент. Книга Первая
Шрифт:
Песня приближалась к кульминации, и Эверетт воспользовался моментом, чтобы наконец прижать ее к себе. Лоусон чуть не вскрикнула от неожиданности. Дыхание прервалось, она открыла глаза, но не рискнула поднять голову. Увидела перед собой белоснежную ткань его ладно скроенного пиджака. Рубашку. Сильную, но изящную шею и кончики темных волнистых волос. Он будто сдернул пелену, проступил из небытия. Мгновение назад она чувствовала его руки и свое смятение, но и только. А сейчас ее затопил сокрушающе терпкий, сладкий и густой запах, в котором прослеживались не только сила и власть. Обещание.
— Или вы обратите свой взор на моего ординатора? Снова?
Рамон тихо рассмеялся, и от этого смеха по спине пробежал холодок.
— Или вы примите мою руку дружбы.
— Дружбы?
Она
— Когда вы узнаете меня ближе, вы поймете, что дружба в моих устах означает больше, чем в чьих бы то ни было еще.
Он выдохнул это ей в ухо, щекоча и волнуя. Музыка смолкла, все остановились. Рамон высвободил пальцы и убрал выбившуюся из прически прядку с ее лица. На мгновение ей показалось, что он наклонится, чтобы поцеловать, но нет. Его рука скользнула во внутренний карман пиджака и вытянула оттуда уже знакомую ей картонку.
— Примите ли вы мою визитку теперь?
В ее взгляде полыхнул гнев. Если и существовал худший способ все испортить, Рамон выбрал именно его. Вырвав из его рук картонку, Офелия подняла ее на уровень глаз, а потом разорвала на две части.
— Визитка, мистер Эверетт? — неожиданно тихо спросила она. Смерила его уничтожающим взглядом и, развернулась, чтобы уйти, но не успела. Рамон схватил ее за руку, резко притянул к себе, одновременно шагнув в темную и скрытую от танцующих нишу, и поцеловал.
Она замерла в его объятиях, не понимая, как реагировать и, что страшно, не понимая, как она себя чувствует. И что вообще чувствует. Прикосновение его губ почти лишило сознания. Будто сквозь кокон или пелену женщина определила, что он шагнул глубже в нишу. Потом обнаженную спину опалило холодом — он прижал ее к стене. Этот поцелуй не был глубоким. Просто прикосновение. Сухое и пламенное. Мужчина отстранился, чтобы посмотреть ей в лицо, продолжая при этом корпусом прижимать ее к стене. Его глаза потемнели, зрачки расширились. Он внимательно следил за ее реакцией, готовый отступить. Или напасть. Руки Офелии безвольно висели вдоль тела, она смотрела ему в лицо, приоткрыв губы. И на самом деле моля о том, чтобы он не отпускал ее, не уходил. Чтобы он поцеловал ее не так. Не целомудренно и осторожно. А по-настоящему. Разум отключился, все чувства обострились. Наконец он улыбнулся. Наклонился к ней медленно. Коснулся губ. Она почувствовала его дыхание, свежее и горячее. А потом мир померк. Руки невольно опустились ему на талию. Его ладонь прикоснулась к ее щеке, скользнула дальше и властно легла на затылок, управляя ее головой. Она ответила на поцелуй. В голове билась мысль, что ни к чему хорошему это не приведет, но здесь и сейчас ей было все равно. Ее тянуло к нему и отталкивало одновременно. Но он считывал ее желания и мгновенно воплощал их в жизнь. Он прервал поцелуй, чтобы прикоснуться к щекам, к шее, прикусить неистово бьющуюся жилку, втянуть аромат ее кожи, вернуться к губам.
— Вы примете мое приглашение поужинать? Теперь.
Вопрос прозвучал словно издалека. Лоусон мучительно покраснела и отвела глаза. А он отстранился. Почти освободил ее, но она чувствовала его руки с двух сторон от своей головы — он оперся о стену. Было бесполезно играть, кокетничать или обесценивать момент. Что бы это ни значило для него, для нее жизнь раскололась. Она так боялась его пламени и силы, так боялась прикасаться к нему, потому что глубоко внутри понимала: для нее дороги назад не будет. А для него? Очередная интрижка? Судя по всему, он легко сходился с женщинами и так же легко расходился.
— Где и когда?
Рамон тихо рассмеялся.
— Если вы думаете, что я решил повторить историю с вашим ординатором, вы
Она не ответила. Нашла в себе силы и посмотрела в глаза.
— Я за вами заеду. Завтра. Во сколько вы освобождаетесь?
— В пять.
— Значит, в пять.
— Рамон?
— Да?
— Поцелуйте меня… еще раз.
[1] Джин Шримптон – топ-модель 60х, икона стиля и законодательница моды.
[2] Vogue – журнал мод.
[3] «Ланцет» — самый авторитетный медицинский журнал.
Глава седьмая. Доктор Себастьян Хоул
10 марта, пятница, вечер
Капитан Андреас Ли доктору Себастьяну Хоулу нравился и не нравился одновременно. По-мужски он понимал полицейского, легко считывал его отношение к работе и к миру, но как психиатр и психоаналитик, терялся. Он привык к тому, что почти любого человека воспринимает всеми органами чувств, буквально ощущая их травмы, движения «ид» и прочие бессознательные проявления, которые позволяют безошибочно составить психологический портрет личности и выбрать нужный формат общения с ней. В Ли он видел только хорошего полицейского, который качественно делает свою работу. Все. Он не чувствовал его прошлого и настоящего, не понимал эмоций и в целом не стремился к их пониманию. До сего момента. Полиция часто обращалась к Себастьяну, прошедшему курс повышения квалификации в направлении судебной психиатрии в ФБР, за консультациями. И дело стрелка, которое с таким трудом прятали от вездесущих журналистов, без психиатра обойтись не могло. Хоул был нужен и для работы с травмированной жертвой Миленой Огневич, которая до сих пор не желала говорить (а на самом деле переживала состояние, близкое к кататонии, и для установления психологического портрета преступника. Ли обратился к Хоулу с просьбой провести с ним допрос отчима Томми Уилсона. Мистер Уилсон явился в участок и уже пятнадцать минут сидел в допросной комнате, потея, трясясь с похмелья и медленно умирая от страха. Так ведут себя тревожные люди. И те, кто чувствует свою вину. Можно было бы уйти в размышления, что отчим ни в чем не виноват, и он старался, как мог. Но, к сожалению, это оказалось не так.
Уже тридцать минут Ли рассказывал доктору об увиденном в доме Уилсонов. Показывал фотографии, и теперь Хоул смотрел на рисунки мальчика, живая фантазия которого запечатлела лукавый, доверительный и какой-то родной для него ад. Его демоны были человечнее многих людей. Особенно, их глаза. Печальные глаза побитой собаки.
— У Томми были голубые глаза? Или синие?
Ли посмотрел на врача так, будто тот спросил чушь, но вместо того, чтобы уточнить вопрос, снял трубку с рабочего аппарата и набрал короткую комбинацию цифр. Подождал несколько секунд.
— Харри, — тихо позвал Ли, когда ему ответили. — Какого цвета были глаза у стрелка? Интересно. Ага, спасибо. Синие, доктор Хоул. Темно-голубые. На сто процентов сложно установить. Они могли посветлеть к тому моменту, когда судмедэксперт начал вскрытие.
— Он рисовал себя, — Себастьян показал на соответствующие изображения одного и того же худого и нескладного демона. На разных рисунках он держал в когтистых руках разное оружие. — Автомат. Пистолет. Меч. Книга. В рисунках он показывал историю своей жизни. Почему родители не обратились к психологу, когда он начал рисовать это?
— Семья не из благополучных, — уклончиво ответил Ли. — А мама скончалась на днях — рак.
Хоул покачал головой. Его голубые глаза холодно блеснули. Без осуждения и без эмоций. Стальной блеск интереса и понимания, так свойственный людям, работающим в психологии.
— Больную маму он тоже нарисовал, — проговорил Себастьян, указывая на фигурку женщины-чертика с перевязанной широкими лентами бинта грудью. — Но она не вызывает эмоций. А вот это — отчим. Большой, грузный с размазанным лицом и надорванными губами. Мальчик явно хотел, чтобы этот субъект не мог смотреть и говорить.