Нулевые. Степень. Письма
Шрифт:
Егор Гайдар написал ученые книжки, со всеми атрибутами солидного исследования: многочисленными ссылками на научную литературу, обширными таблицами и графиками. Но и сами эти атрибуты, и даже полиграфическая культура изданий выдает простую экономическую истину: в современном обществе Левша не может сыграть никакую сколько-нибудь заметную экономическую роль, поэтому в обозримом будущем невозможен передовой компьютер или автомобиль made in Russia – самый блестящий замысел бесплоден вне стабильного саморегулирующегося производства, в котором «прошит» механизм постоянной инновации и самонастройки. Гениальный процессор будет перегреваться, а у автомобиля не будет закрываться дверца. Недостаточно блестящей идеи, необходима система, которая постоянно выявляет и учитывает дефекты, выдвигая новый стандарт качества взамен старого. В исторической науке, к которой решил приобщиться Е.Т. Гайдар, это называется историографическим процессом. Это означает, что ни один исследователь, даже самый гениальный, не может существовать в безвоздушном пространстве: для того чтобы его идеи оказались востребованы, он должен находиться в постоянном диалоге с предшествующей научной традицией и современными дебатами, говорить на языке
С этой точки зрения последние книги Гайдара служат лишним доказательством того, что у нас нет экономической истории (как и собственного конкурентоспособного автомобилестроения) – впрочем, как и современного научного книгоиздания. [95] Перед нами очередной феномен à la Russe , славный своей нестандартностью самородок, асоциальный и атемпоральный. Гайдар считает, что Адам Смит (1723–1790) является современным экспертом по экономике рабства, [96] называет Роджерса Брубейкера «У. Брубейкером» (ГИ 48), а Мирослава Хроха (Гроха – в традиционных русских переводах) «Крохом» (ГИ 42), ссылается на Макса Вебера в качестве авторитета по истории Древнего Египта (ДВ 149) и т. п. Эти формальные придирки являются на самом деле метками дилетантского подхода к предмету. Беда не в том, что Гайдара не примут за своего историки, говорящие на своем сленге и распознающие чужака за версту по одной неверной цитате или неправильной транскрипции иностранной фамилии. Проблема в том, что Гайдар понятия не имеет, как формулируются сегодня проблемы, о которых он берется рассуждать, каков статус идей и гипотез, на которые он ссылается. Хорошо это или плохо, но Адам Смит присутствует в современном историческом научном дискурсе не напрямую, как первоисточник эмпирических материалов или актуальный теоретик, а в «снятом» виде, как основатель некой интеллектуальной традиции, которая за два с лишним столетия вобрала в себя еще много других имен. Современные же исследователи совершенно иначе ставят вопросы и – что еще более важно – иначе идентифицируют научные проблемы.
Объемный труд Егора Гайдара производит впечатление неадекватности именно потому, что он не способен определить актуальные цели и задачи исследования. Совершенно в духе тех партизан из анекдота, что продолжают пускать составы под откос спустя полвека после окончания войны, главным объектом научной атаки Гайдара становится нечто, давно уже не существующее: марксистская теория в формате истмата, сформированного советским обществоведением в раннесталинский период. Он посвящает целую главу из шести параграфов разоблачению марксизма (ДВ 47–80), но и далее периодически не упускает возможности вступить в полемику с враждебной теорией. [97] Бунт против марксизма был естественным и даже неизбежным этапом эмансипации отечественного обществоведения в конце 1980-х годов, но и эта война уже давно закончилась. Закончилась потому, что истмат не является сколько-нибудь влиятельной и актуальной научной парадигмой, заслуживающей критики, но также и потому, что разоблачение марксизма в истории или экономике сравнимо с разоблачением Эмиля Дюркгейма в обзорной работе по социологии или c яростной критикой Гегеля в курсе истории философии. Марксизм – неотъемлемая часть современного обществоведения, как проза была имманентной характеристикой речи господина Журдена, независимо от его желания. К сожалению, в случае научной речи Гайдара марксизм присутствует не только в форме структурного анализа и основных экономических концептов, но и в архетипической истматовской картине исторического процесса и даже его периодизации, поэтому его яростные антимарксистские инвективы есть не что иное, как «борьба борьбы с борьбой».
Зато Гайдар совершенно нечувствителен к проблемным зонам, наиболее актуальным для современного обществоведения, – следствие «эффекта самородка», ориентированного на добывание «абсолютного знания» и игнорирующего текущее состояние коллективного научного процесса. Наиболее фундаментальной проблемой для любого исследователя прошлого является описание «хронотопа» – уникального момента в определенных пространственных рамках. Для человека, предполагающего вывести мораль из событий прошлого и рекомендации для современности, важно использовать сопоставимые единицы временного ряда. Егор Гайдар так и поступает, не задумываясь оперируя такими понятиями, как «Европа», «Западная Европа», «Индия». Автор, которого он, в принципе, упоминает, Иммануил Валлерстайн, задал в одной из своих работ сакраментальный вопрос: «Does India Exist?» («Существует ли Индия?») [98] Гайдар отвечает на него положительно только потому, что не подозревает об остроте этой проблемы. Когда он пишет, что «европейские институты и установления со времен античности обладают чертами, которые отличают их…» (ДВ 112), остается неясным, что он имеет в виду: олигархический режим Спарты? Рабство? Германцы за Рейном не были частью античности, а что являлось «Европой» в VIII веке? А в XVIII (уж точно не Великобритания)? Когда Гайдар пишет, что, «хотя после краха Римской империи Западная Европа не стала единым государством, многие аспекты культуры… сближали западноевропейские народы» (ДВ 91), он в счастливом неведении удревляет концепт «Западная Европа» на полтора тысячелетия, создавая совершенно произвольно
Точно так же Гайдар верит (вернее, не знает, что существует альтернативная – доминирующая – точка зрения), что существует «ислам» как единый феномен с фиксированным набором свойств. В частности, «ислам в большей степени, чем любая другая мировая религия, совмещает веру и право, санкционирует и детально регламентирует нормы семейных, общественных и экономических отношений» (ДВ 117). Казалось бы, как экономист, знакомый хотя бы с современным общественным устройством, Гайдар должен знать, что роль ислама в Сингапуре и Афганистане очень разная. Впрочем, как и то, что некогда включенная в сферу античного мира Албания – такая же «европейская» страна, как и Швеция, к античному миру никогда не принадлежавшая. Без этого знания используемые им генерализации не имеют никакого самостоятельного объясняющего потенциала. Эти детали, в которых, по одной поговорке, скрывается дьявол, а по другой – Бог, избыточны для здорового позитивистского научного дискурса, присущего Гайдару. Но тогда крайне странно выглядит его увлечение теорией цивилизаций, пронизывающее все исследование:
Историки спорят о том, сколько цивилизаций… можно вычленить сегодня… чаще всего в последние годы специалисты говорят о китайской цивилизации… об индуистской, исламской, православной, западной, латиноамериканской и африканской (см., например: Huntington S.P. The Clash of Civilizations…) (ДВ 111).
Вероятно, экономист не обязан знать о том, что историки – как профессиональная корпорация и участники научной дискуссии – ничем таким не занимаются. Но удивительно, что человека со строгим логическим мышлением не насторожил абсолютно фантасмагорический способ вычленения «цивилизаций»:
…животные делятся на а) принадлежащих Императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) сосунков, д) сирен, е) сказочных, ж) отдельных собак, з) включенных в эту классификацию, и) бегающих как сумасшедшие, к) бесчисленных, л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти, м) прочих, н) разбивших цветочную вазу, о) похожих издали на мух. [99]
Вычленение стабильных пространственных констант необходимо Гайдару для беспроблемного сопоставления исторических и экономических факторов в разных эпохах, и эта же логика приводит его к фактическому игнорированию второго элемента хронотопа: времени. Время как непрерывный поток меняющихся обстоятельств отсутствует в картине мира Егора Гайдара. Безусловно, основная часть двух анализируемых книг посвящена скрупулезному (а порой и не очень) отслеживанию накопления количественных изменений, но момент перехода «количества в качество» остается для автора тайной – во всяком случае, он предпочитает не замечать его. «Большое время» делится для Гайдара, в пределе, на два внутренне гомогенных отрезка: эпоху «аграрного общества» и модерный капиталистический период. Египет и Рим, Ниневия и Московия, государство Майя и Бургундия слипаются в единый клубок застойного, несправедливого, неэффективного, нерационального, не нашего времени («тысячелетия статичного состояния общества»).
Под аграрным обществом принято понимать тип социальной организации, сформировавшейся после неолитической революции… Такое общество доминировало в мире на протяжении тысячелетий. Оно просуществовало в мире до XIX в., начала современного экономического роста.
‹…› Характерная черта аграрного общества – долгосрочная устойчивость способов организации производства, расселения, занятости. Верность традициям, следование примеру отцов и дедов… В аграрном обществе монархия, опирающаяся на многовековую традицию, с понятным порядком престолонаследия – естественная политическая организация (ГИ 61).
Вдруг, deus ex machina , в XVIII веке медленно вызревавшие в недрах некоторых аграрных обществ «европейские» традиции одерживают верх, начинает победоносное шествие по миру совершенно иная модель общественного устройства.
Фактографический анализ построений Гайдара является совершенно неблагодарной задачей: в конце концов, никто в здравом уме не доверит профессиональному историку управление паевым фондом и не удивится, если филолог неудачно проведет операцию на мозге. И уж точно нет смысла потом зачитывать в назидание бедным гуманитариям учебники по медицине или менеджменту! Важно другое: человек, который был не только свидетелем драматической исторической ломки, но и возглавлял этот процесс на протяжении некоторого времени, был в самой гуще событий, начисто лишен ощущения темпоральности (хотя следует отдать должное историческому оптимизму Гайдара, считающего нормой и константой опыт последних двух-трех столетий и пренебрегающего историческим опытом многих тысячелетий). Удивительная статичность мышления Гайдара проявляется даже на уровне синтаксиса: автор книг об исторических переменах старается свести до минимума употребление глаголов, он может написать целый абзац безглагольными предложениями:
У власти относительно мягкий авторитарный коммунистический режим с необычной конструкцией. Сербы – самый многочисленный этнос в стране. Столица страны там же, где и столица Сербии. Отсюда неизбежное доминирование сербов в органах власти, в армии. При этом на протяжении десятилетий глава страны – хорват, понимающий необходимость борьбы с сербским национализмом для сохранения стабильности в полиэтнической стране (ГИ 50).
Кто субъект исторического процесса, какие силы привели к этой ситуации – неизвестно. Очевидно, безличные объективные законы истории. Этот механицизм мышления ярче всего проявляется в выявлении всевозможных циклов и закономерностей: