Нуманция
Шрифт:
— И не отпущу. — Он кивнул головой. — И не продам. — Смотрел ей в лицо, она впервые так много говорила при нём, и так грамотно, так прочувствованно, — Я думал, что у нас всё наладилось, я не бил тебя, не насиловал, вернул тебе твои побрякушки, ты нигде не работала…
— Ну это же не жизнь! — закричала Ацилия, — Не в этом заключается нормальная жизнь…
— А в чём? В чём для тебя заключается нормальная жизнь? В слугах, в рабах? В деньгах? В положении?..
— В любви! — перебила она его вспыльчиво, и Марций повёл бровью. — Дома меня любили, обо мне заботились, меня жалели… А вам незнакомы эти чувства! Вы не знаете ни любви, ни жалости… Забота для вас — пустой звук… Да разве то, что вы делаете, то унижение, которому вы меня подвергаете, эти запугивания — это нормальная
— А ты, оказывается, тоже кричать умеешь… — Он улыбался и это его спокойствие, его непробиваемость, потерянные слова и эмоции разозлили Ацилию:
— Да пошли вы в Тартар, честное слово! Редкая, удивительная непробиваемость, словно, от природы вам не хватает, ей-богу… Любой нормальный человек понял бы, о чём я говорю, но не вы… Я даже не знаю, в силу каких причин это у вас… Внешне — вроде бы нормальный человек, а по сути… Гнилое яблоко! — она отвернулась от него.
— Вот, значит, как? — голос его дрожал, как у человека, чьё терпение находилось на грани спокойствия, и Ацилия отвернулась ещё больше, принимая его слова в спину, — Я, значит, ненормальный, больной человек. Прекрасно!.. Вы, все, проклятые патриции, обнаглевшие аристократы, относитесь так к простым людям… Обложили себя рабами, охраной, зарвались, окружены богатыми друзьями, влиятельными родственниками, положение у вас, связи… На других, что ниже вас — плевать! Вы даже женитесь, замуж выходите, подбирая людей из своего круга! А всё остальное — постольку — поскольку! Главное, чтобы богатства ваши не иссякали, чтобы по-прежнему текли в ваши руки, даже если ради этого другие люди будут головы класть, гибнуть и убивать других, принося вам золото, земли, рабов на рынки… Да что там люди? — он усмехнулся, медленно подступая к ней, говорил всё громче, — Вы тех, кто ниже вас, даже за людей не считаете… Видел я однажды, сколько клиентов толпятся в приёмных в домах патрициев в Риме, целуют руки, просят, унижаются… И ты мне ещё будешь говорить о тех унижениях, каким я тебя подвергаю?.. — опять усмехнулся, — Да катись ты сама в Тартар! — он замолчал, качая головой, кривя губы в горькой насмешке.
Ацилия стояла как раз у стола, где Гай ещё вечером разложил ужин, меж тарелок блеснуло лезвие ножа. Она схватила его и, опустив руку вниз, спрятала в складочках разорванной туники. И вовремя — Марций схвати её за плечи и развернул к себе рывком, быстро заговорил в лицо:
— Жалости тебе захотелось? Понимания? Любви? Х-х! — хмыкнул ей в лицо, — Ты забылась, девочка, ты не у папочки на вилле отдыхаешь, ты — рабыня! Моя рабыня! И не просто рабыня, а наложница! Чтобы мне денег на проституток не тратить! Слышишь? Слышишь, о чём говорю? — встряхнул с силой, так, что у Ацилии аж голова мотнулась, но взгляд от его глаз она не отвела.
— Мне больно… — прошептала, — У меня все руки болят…
— А мне плевать! У меня тоже всё болит — из-за тебя, кстати… — он снова встряхнул её, впиваясь пальцами в плечи. Ацилия смотрела ему в глаза, опустив руки вниз, пряча нож, а так могла бы попытаться выкрутиться.
— Отпустите меня… — выдохнула, скривив губы от боли.
— А не хочу!
Она с силой толкнулась в бок, вырываясь, ударила локтем по раненому боку его, и Марций разжал руки, бледнея от внезапной боли, согнулся пополам и набок, прижимая руку к груди. Ну всё, ты выпросила! Решительно пошёл за ней. Ацилия же убежала к себе, спрятала нож под подушку, сама вжалась в угол, спиной к полотняной стене палатки, подтянула ноги, собирая на них полы разорванной туники. И не удивилась, когда Марций появился, рывком отдёрнув штору. Ацилия вскинула лицо:
— Не трогайте меня…
— Да? — он деланно удивился, — А я хочу трогать тебя!
Ацилия отпрянула насколько смогла, но он сумел поймать за лодыжку — она была уже без сандалий, и когда успела их снять? Наверное, на самом деле не спала, когда был здесь Цест, подслушивала, а заодно тихонько сидела, распутывала ремни, поэтому и был у неё незаспанный вид. Всё ты делаешь исподтишка.
Дёрнул на себя за ногу, туника задралась, открывая колени, бёдра, девчонка недовольно засопела, пытаясь
— Значит, гнилое яблоко? Да?
— Хуже! — крикнула сквозь зубы, не сломилась, пыталась освободить руки.
— Ну это твоё дело… Я не настаиваю…
Чуть отстранился, второй рукой провёл по груди через ткань, по животу и вниз по бедру до колена. Девчонка дёрнулась, хрипло выдохнув от возмущения, сжала ноги в последней попытке, ещё сильнее вступила в борьбу за свободу рук. Ладонь Марция втолкнулась между её колен и, сламывая сопротивление, рывками потянулась вверх. И где у неё берутся силы? Из какого места она черпает их? Рванулась вверх так неожиданно, что Марций отпустил руки её, и девчонка опёрлась на локти и ещё раз дёрнулась вверх, практически выскальзывая из-под него. Добралась до подушки. Марций нагнал её одним мощным рывком, подтянулся на руках, снова подминая рабыню под себя; каким образом в последний момент он заметил блеск ножа — он, и сам не понял. Увернулся в миг, краем глаза замечая опасный удар по горлу. Перехватил руку за запястье, второй ладонью ударил по лицу, но девчонка даже после этого не сломилась, продолжала борьбу за нож, и этим злила неимоверно.
Марций справился с ней, перехватил нож лезвием вниз, замахнулся, занося его высоко. Как же она разозлила его! Всё время… Всё время она исподтишка!.. По-подлому… И ещё ему будет что-то говорить?
Наверное, он и ударил бы её на эмоциях, потом жалел бы, что не удержался, но на этот раз её подлый удар, когда он не ожидал его, да ещё в горло… Он был зол на неё, как никогда… Ах так! Ты так хочешь?..
Медлил, и рука с ножом подрагивала, а девчонка, хоть и руки свободными были, замерла, заговорила в лицо, с вызовом:
— Ну давайте! Раз — и всё!.. Никаких проблем ни со мной, ни с… — дёрнула подбородком, — Меня убьёте и ребёнка своего — заодно!.. Ну? Никто больше мешать не будет… Да и пошли вы! Всё равно жизни нет и не будет… — замолкла, отворачивая голову, закрыла глаза и губы дрожали, да она плачет! Проклятье!
Марций долго молчал, словно слова её долго доходили до сознания, потом спросил, нахмуриваясь:
— Что?
Она ничего не ответила, даже не шелохнулась, глаз не открыла. Плакала. Марций отбросил этот проклятый нож, сел в стороне на подогнутую ногу. Молчал. Хмурился. На неё не глядел, смотрел в сторону, машинально стирал со щеки выступившую кровь. Ацилия открыла глаза, пятясь спиной, на локтях отползла к стене, прижалась к ней, подтягивая ноги, натягивая на колени рваную одежду. Тело дрожало от рыданий, пальцы не слушались. И голос был нетвёрдым:
— Что вы сделаете теперь? Чтобы никто не мешал вам? Уберёте меня или — его?.. Меня продадите сутенёрам или заставите убить своего ребёнка?..
Он перевёл на неё глаза:
— Кто тебе наговорил весь этот бред?
— А разве не так? — он смотрел ей в лицо, Ацилия стирала слёзы со щёк ребром ладони, — Зачем военным дети? Им не нужны ни жёны, ни дети, я же знаю…
— Ничего ты не знаешь! Что за ерунда? Десятки солдат женятся, создают семьи и воспитывают детей.
Она промолчала, отворачиваясь. Марций спросил:
— Ты в самом деле беременна? — она качнула головой, — А задержка сколько?..
Она вздрогнула бровями: мужчины тоже об этом знают? Смутилась, но прошептала:
— Скоро два месяца…
— Это точно мой ребёнок?
Она дёрнулась всем телом, на губах застыла насмешка, как от горькой обиды:
— А вы сомневаетесь? Вы же сами знаете, что были первым и единственным…
Он пожал плечами, думал некоторое время. Но Ацилия спросила сама:
— Что вы сделаете? От кого избавитесь — от меня или от него?