Нушич
Шрифт:
А через два дня Аги не стало. На столе его лежали наброски одного действия пьесы «Вошел черт в село». Уже написано было много страниц сатирического обозрения «Путешествие с того света». Ага хотел возродить своего Йованче Мицича, этого сербского Тартарена, и вернуть его в страну сербов, хорватов и словенцев. В раю мужчины играют в карты, женщины сплетничают.
Вызволив Йованче из рая, Нушич собирался провести его по всем кругам современного ада. Мицич должен был побывать на заседаниях акционерных обществ
И, наконец, на столе осталась недописанной сатира «Власть», которая обещала стать лучшей из пьес Бранислава Нушича.
Власть — его коронная тема. Власть дразнит воображение обывателей. Уже с первых страниц Ага рисует великолепные портреты людей, неожиданно оказавшихся причастными к власти. Правда, они всего лишь родственники и знакомые только что назначенного министра. Тесть министра, не свыкшийся еще с новым положением, ежедневно ходит в министерство, торчит в приемной и наслаждается властью, которой обладает его родственник, сидящий там, за дверью, в министерском кабинете.
Министр — ничтожество, но какие дела можно делать за его спиной! Можно брать взятки, распродавать страну иностранцам….
А чего стоит диалог, который Нушич набросал для третьего действия:
«— Я слышал, что у нас будет жандарм.
— Какой это еще жандарм?
— У калитки, чтобы нас охранять…
— От кого охранять?
— От народа.
— А что у нас общего с народом?
— Именно поэтому неплохо иметь ангела-хранителя».
В завершенном виде Ага оставил только первое действие.
Конец его таков. Два приятеля разговаривают о власти. Весь фокус в том, говорит один, чтобы уметь говорить с людьми свысока, с высоты своего положения. Он велит другому стать на скамеечку.
«— Ты смотришь поверх моей головы?
— Поверх.
— Правильно! Власть и должна смотреть не на народ, а поверх голов. Это тебе, так сказать, первая ступенька. А теперь поднимись на стул».
Так они добираются до стола. С этой высоты тот, кто внизу, кажется очень маленьким. А снизу почти не видно головы у стоящего на столе. «Поэтому народу и кажется, что власть безголовая».
«Я на высоте!» — звучит последняя реплика со стола.
Нушич написал слово «Занавес», и оно было последним в его жизни.
Можно сказать, что Ага умер с пером в руке.
Внезапно отказало все — сердце, легкие…
Семнадцатого января Ага окончательно перестал курить и слег. Он еще интересовался первой постановкой детского театра. Потом терял время от времени сознание. 19 января с утра ему было лучше.
Собрались родственники и друзья. Старшая сестра Аги, Анка Вукадинович, сухая, крепкая старушка, непрестанно повторяла:
— Отец наш был такой же худой и слабый, а все же дожил до девяноста шести лет.
Пришел книготорговец Райкович.
— Даринка, дай Райковичу стул, — сказал Ага.
Жена то и дело подносила
— Даринка, я совсем ослаб. Почему такая слабость? — спрашивал Нушич.
Потом он попросил дочь прочесть, что пишут в газетах о загребской премьере «Покойника». Под чтение он затих, закрыл глаза и, казалось, заснул.
Около полудня Гита вышла из комнаты вся в слезах. Немного погодя врач взял Агу за руку. Пульса не было…
Из речей и статей, сказанных и написанных в первые дни после смерти Аги, можно составить целую книгу.
Казалось, с его смертью только и началось его бессмертие. Казалось, только теперь и друзья и враги поняли, что популярность его непреходяща. Левые в те дни окончательно отобрали его у правых, приняли в свои ряды. А сам Ага не мог свернуть ни влево, ни вправо с прямого пути на кладбище.
Похороны были очень пышными. Тысячи и тысячи белградцев со слезами на глазах прощались с человеком, который смешил их, радовал и заставлял задумываться на протяжении полувека.
И все же в день похорон родился еще десяток анекдотов о Нушиче.
— Даринка, а журналисты здесь? — будто бы спросил Ага перед смертью.
— Какие журналисты, Ага?
— Те, что досаждают мне каждый день. Все никак не дают умереть.
— Нет их, Ага.
— Ну, в таком случае я могу умереть спокойно. Открой окна!..
Синиша Паунович оправдывался, что он «по чистой случайности» оказался в тот день не у смертного одра Аги и упустил свою великую сенсацию.
ПРОЩАЛЬНОЕ СЛОВО
В день отъезда из Белграда я пошел на кладбище, чтобы попрощаться с Браниславом Нушичем. Чистые дорожки между рядами могил были пустынны. Пирамидальный склеп смотрел на меня темным отверстием входа строго и печально.
Я стоял с обнаженной головой и думал о тебе, человек маленького роста и большой души. Я мысленно называл тебя Ага, что значит по-турецки «Отец». Я пытался представить себе, что и как бы ты ответил на сотни вопросов, которые накопились у меня к этому последнему дню. И понял, что ответа уже не получу ни от кого и никогда, потому что не найду равных тебе по находчивости и остроумию.
И ты уже никогда не узнаешь о том, что твои комедии в оккупированном Белграде были запрещены, и в то же время они составляли более половины репертуара партизанских театров. Ты, «развлекатель мещан», оказался в боевых условиях очень нужным и верным соратником. На спектакле «Хаджи Лойи» в Боснии сотни партизан устроили пальбу, заставив немецкие гарнизоны в ближайших городах с перепугу занять боевые позиции. Твой когда-то молодой друг Сташа Беложански рассказал мне, как он и другие югославские офицеры, оказавшись в первые дни войны в немецком плену, строчку за строчкой вспомнили твою «Подозрительную личность» и сыграли ее в бараке. А ныне реплики из твоих комедий так же вошли в повседневную речь югославов, как в нашу — реплики из «Горя от ума».