Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
И его сахарный голос с напряженным взглядом не сочетается.
— … я тебе перезвоню, — он растягивает губы в картонной улыбке, и раздражение скользит на грани слышимости, — целую.
Телефон Вано опускает, а меня бесцеремонно берет за подбородок, сжимает, не давая выкрутиться из медвежьего захвата.
Рассматривает, и говорит он жестко:
— Судя по твоему виду у тебя были бурные выходные, которым мне хочется позавидовать. Судя по твоим глазам и выражению лица,
В светло-серых глазах появляется настоящая паника.
Невозможная паника, потому что паниковать могут все, но не Ванечка.
Будь он на «Титанике», то в последние минуты Вано сидел бы на палубе, травил анекдоты, опустошал бар и подмигивал красавицам в спасательных лодках.
И новое чудо света я рассматриваю молча.
— Дашка, не би-си, — он цедит тихо, оглядывается по сторонам.
Холл поликлиники полон, и, пожалуй, только снующие вечно больные бабки не дают ему заорать благим матом и затрясти меня.
— Восемь…
— Что? — Вано моргает, и выражение лица у него становится беспомощным.
— Операция, — безвкусный кофе я отпиваю и предложение заставляю себя сделать распространённым. — Операция идет уже восемь часов.
И, оказывается, молчала я долго, потому что вместо слов выходит режущее слух карканье.
— Какая операция, Даш?
Вано спрашивает осторожно, и, судя уже по его взгляду, сомневается в моей вменяемости.
— Димка, — слова находятся с трудом, и их приходится выталкивать, выдавливать из себя медленно.
Тяжело.
Но Вано не торопит.
Слушает и хмурится, и подбородок мой столь же медленно отпускает, прижимает аккуратно к себе, невесомо, и говорить, пряча лицо на его широкой груди, легче.
— Алёна… умерла, четыре часа назад. И ребенок… срок небольшой… а они меня прокляли, они сказали, что это я виновата, что Димка из-за меня поехал. Из-за меня и работы. И что он тоже виноват, она сказала, чтоб ему тоже сдохнуть…
Футболка Вано яркая, несерьезная, с Винни-Пухом и дурацкой надписью, и я судорожно сжимаю ее пальцами.
Перевожу дыхание.
— … но он не умрет. Кирилл обещал, и операция все еще идет, значит еще не все. И я знаю, что истерить нельзя, я жду и вот… кофе.
В поликлинике, потому что через всю больницу.
Коридоры, лестницы, переходы.
Сбежать из холла приемного покоя, где невыносимо остро стоит запах хлорки, нашатырки и смерти, где рассматривают и ненавидят близкие других пострадавших, потому что моего родственника, а не их, оперируют лучшие врачи, как выкрикнула мать Алёны.
Конечно, сын местного светила медицины, сын друга самого начмеда, сам врач и тоже будущий светила при
Ему в отличие от остальных точно не дадут умереть.
Будто на операционном столе статус, связи и деньги имеют значение. Будто остальные врачи все поголовно плохие. Будто кто-то может дать какие-то гарантии.
— Вань, — я поднимаю голову, прошу, и горло от поступающих слез все же сводит, — посиди со мной, пожалуйста.
Я больше не могу там быть одна.
Сидеть с прямой спиной, не замечать, не реветь.
— Дах, ты дура… — Вано протяжно и досадливо стонет, сжимает до призрачного хруста ребер, — ты почему никому не позвонила, коза?
— Я не коза, — я шмыгаю носом.
И Вано только вздыхает.
Возвращает в мой персональный ад, садится рядом и, закинув руку мне на плечо, бодро рассказывает про Форментера.
Этнологический музей, куда затащила его мама, про мораторий на аэропорт и высотки для сохранения экологии, что и правда сохранилась и более чистых белоснежных пляжей, переходящих в лазурное море, Вано нигде не видел.
— Там рай и край света, Даха, — он мечтательно улыбается.
Травит байки, коих у него, как у барона Мюнхгаузена, превеликое множество и встает, не отпуская, вместе со мной, когда появляется мама с па.
Квета.
Бесцветная, пугающая своей меловой бледностью, но улыбающаяся. Она радостно приветствует Вано, восклицает по поводу Форментера, требует подробности.
Держится.
И часы отсчитывают пол-одиннадцатого, когда двери открываются и я вижу Иван Саныча.
Кирилла.
Синие глаза сразу находят меня, и мне становится безразлично, что подумает мама, папа, Ветка и весь остальной мир вместе взятый.
Я с ними объясняюсь потом, выслушаю подробности и узнаю прогнозы.
Сейчас же я медленно подхожу к Лаврову, замираю в шаге от него, и мы рассматриваем друг друга невозможно долго.
По-новому.
Изучаем.
И в его руках я наконец согреваюсь, могу быть слабой и улыбнуться сквозь слезы, услышав легкий шепот:
— Я же обещал, лагиза…
Глава 35
Мама, па, Димка.
От них я знаю тысячу и одну сказку о пациентах, о тяжелых случаях, о смешных ситуациях. О многом, но не о дежурствах.
Почему за столько лет никто из них мне рассказал, как это бывает… тяжело?
Невыносимо.
— …ты никогда не упоминал, какие они… пациенты, — я выдыхаю с отвращением и от переполняющей ярости жмурюсь, — и мама с па тоже. Вы молчали, а я думала, что кинутый стул — это апогей, но словами кидать можно гораздо больней. Прицельней…