Нынче в порфире…
Шрифт:
Троллейбус катил в Эстермальм, а я тем временем рассматривал конверт. К моему удивлению, в нем обнаружилось мое собственное послание, отправленное утром Весперу Юнсону. На последней странице внизу было несколько строк, написанных его рукой, характерным размашистым почерком:
1. На ящиках комода в спальне найдены отпечатки пальцев Гильберта Лесслера. Как по-вашему, что он там делал?
2. Вы совершенно забыли про бритву. Думаете, она очутилась на
3. Хильда Таппер твердо убеждена, что сразу после выстрела кто-то вышел из квартиры. Она не только слыхала, как открыли и закрыли входную дверь, она слыхала, как кто-то сбежал вниз по лестнице. Как это вписывается в вашу версию? Да никак!
4. Вы считаете, что убийца (по-вашему, он же — незнакомец) пил из стакана, осколки которого валялись на полу, Гильберт — из того, что лежал на диване, а Свен Лесслер — из того, с остатками мединала, который стоял на стойке бара. Но, если вы помните, был еще и четвертый стакан — исчезнувший. Кто пил из четвертого стакана? Я?
А в целом ваша реконструкция кажется мне правдоподобной и вполне заслуживает доверия!!!
Раздосадованный, я скомкал бумажки и запихнул в карман. У Веспера Юнсона поистине талант — доводить людей до белого каления. Но в глубине души я не мог не признать, что его резкость была во многом оправданна. Кой-какие звенья моей гипотезы, бесспорно, едва держались.
Я вышел у Смедсбакксгатан и не спеша зашагал вверх, к Фурусундсгатан. Светлые фасады купались в лучах предвечернего солнца, длинные ряды маркиз пестрели сочными красками. Проходя мимо скверов, где гуляла с няньками детвора, я отметил, как опрятен и ухожен этот новый городской район. Даже слишком опрятен и ухожен. Ни тебе таинственных проулков, ни сумрачных задних дворов — вообще ничего живописного или причудливого в застройке. Все скроено по шаблону, все на один фасон. Нет, мне современный Ердет не по душе; жалко детей, которые растут здесь и в похожих местах. Откуда им взять пищу для фантазии в этом безликом окружении, где один квартал — точная копия другого? Какими блеклыми и бедными будут их детские воспоминания!
— Ах, это вы,— пробормотала Хелен Лесслер, открыв на мой звонок. Она была в цветастом фартуке, а голову повязала красным шарфом.
— Да,— сказал я с наигранной бодростью.— Наверно, я некстати?
Она покачала головой.
— Я сижу работаю. Может…— она помедлила,— может, зайдете?
— Был тут рядом по делу и решил заодно проведать вас,— говорил я, снимая шляпу в маленькой тесной прихожей. Удивительно, до чего шершавыми и бесформенными были на вкус эти лживые слова.
Я вошел в небольшую комнатку, где по одной стене теснились тахта, низкий столик, несколько стульев и книжный шкаф. Все остальное пространство занимал ткацкий станок. Надо же, кто бы мог подумать.
— Вот уж не предполагал, что вы ткете.
Нерешительным жестом Хелен Лесслер пригласила меня сесть.
— Я всегда любила ткать,— спокойно пояснила она и тоже села на табурет перед станком.— Этот станок я привезла
— Вы собираетесь зарабатывать тканьем на жизнь? — спросил я.
— Надеюсь,— серьезно ответила она.— Пока что хожу на курсы.
— И эта профессия действительно может прокормить?
— Здесь, в Стокгольме, едва ли. Но я уеду в провинцию, когда закончу курсы.
Интересно, знает ли она, что унаследует после мужа четверть миллиона. Похоже, что нет.
Хелен повернулась к станку, перебирая пальцами нити основы. Когда она наклонилась, на ее лицо упал из окна солнечный луч. Эффект был поразительный. На секунду-другую ее лицо как бы озарилось изнутри. В нем вдруг обнаружилась какая-то странная жизнь. И дело было не столько в мимике, сколько в изменчивой игре света и тени на нежной коже.
Она поднялась, взяла с книжной полки вазочку с конфетами:
— Прошу вас.
Поднеся шоколад ко рту, я заметил, что она вдруг словно окаменела. Большие зеленые глаза наполнились страхом, выражение лица стало настороженным. Несколько мгновений она сидела недвижно, потом быстро поставила вазочку и бросилась в переднюю. Секунду спустя я услышал, как она открыла входную дверь.
Все стихло, я не выдержал и тоже вышел в переднюю. Она как раз закрыла дверь и повернулась ко мне.
— Что случилось? — удивленно спросил я.
— Да нет, ничего,— быстро пробормотала Хелен.
Мы возвратились в комнату. Она отошла к окну, где стояла ваза с первоцветами. Волосы, выбившиеся из-под шарфа, огнем пламенели на свету. Она не шевелилась, ничего не говорила.
— Все-таки что-то произошло,— сказал я наконец.— Кто-то был на лестнице?
Она покачала головой и едва слышно сказала:
— Мне почудилось. Там никого не было.
— Вы кого-нибудь ждете?
Хелен опять покачала головой. Потом медленно обернулась ко мне.
— Кто-то повадился стоять у меня под дверью,— прошептала она.— Я не знаю, кто это, но вчера вечером мельком его видела. Он убежал вниз, когда я открыла.
Я удивленно воззрился на нее.
— Что ему нужно?
— Не знаю. Стоит, и все.
— И ни разу не позвонил в квартиру?
— Не-ет.— Ее глаза смотрели с испугом.
— Идите сюда и сядьте,— попросил я.— Давайте-ка спокойно разберемся.— Я сунул ей за спину подушку и мягко сказал: — Вот так.
Она обмякла и благодарно посмотрела на меня. Я сел перед нею на стул.
— И давно это началось?
Она глубоко вздохнула.
— Со вчерашнего дня. После обеда сюда заезжали родственники Гильберта.
— Кто именно?
— Госпожа Денер и Нильс Лесслер с Мэри. Прознали, что мне плоховато. А примерно через час после их ухода я услыхала за дверью какой-то шорох. Подождала, думала — позвонят, но никто не позвонил. В конце концов я пошла и открыла. У двери никого не было, только по лестнице протопали шаги. То же самое повторилось вечером и сегодня утром. Правда, вечером я, как уже говорила, видела его.— Она помолчала и тихо добавила: — Утром здесь еще и петиция побывала.
Я серьезно глядел на нее.