Нью-Йорк
Шрифт:
Олень. Самка.
Мэри остановилась и замерла. Олениха ее не услышала. Обе они не ожидали такой встречи.
Давным-давно, когда на этих берегах жили только индейцы, оленей здесь было много, но с приходом голландских и английских колонистов у них почти не осталось шансов. Фермеры не пеклись об оленях – они их стреляли. Теперь на весь Лонг-Айленд протяженностью в сотню миль осталось всего несколько заповедников, откуда не вытеснили оленей. Покинуть их они тоже не могли. Им было не переплыть пролив Лонг-Айленд. Но некоторые, очевидно, перебрались через протоку или воспользовались ракушечной дорогой, обретя мир и спокойствие
Олениха стояла невдалеке и вроде была одна. В нескольких ярдах от Мэри лежало рухнувшее деревце. Она осторожно приблизилась и села. Затем подобрала колени, положила планшет, медленно раскрыла, вынула свинцовый карандаш и начала рисовать.
Олениха никуда не спешила. Пару раз, насторожившись, она вскинула голову. Однажды посмотрела прямо на Мэри, но явно не увидела.
Мэри случалось делать небольшие рисунки: домик, кошку, лошадь. Но она ни разу не пробовала рисовать с натуры и не знала, с чего начать. Первые линии, казалось, не имели никакого отношения к оленихе. Она постаралась сосредоточиться на голове и рисовать помельче. Не зная ни одного правила, она просто силилась воспроизвести на бумаге те линии, что видел глаз. Сначала у нее ничего не получалось, но Мэри попробовала еще несколько раз, и вот постепенно очертания стали узнаваемыми. Затем, к ее великому изумлению, произошло нечто неожиданное.
Не только голова оленихи, но и линии на странице зажили собственной жизнью и начали развиваться самостоятельно. Она и думать о таком не могла, не то что испытать. Через полчаса у нее было два-три наброска, крайне несовершенных, но что-то уловивших.
Мэри было хорошо, но терпеливая Гретхен ждала уже долго, и Мэри встала. Олениха вздрогнула, уставилась на нее, затем скакнула в сторону и затерялась в деревьях.
Вернувшись по своим следам, Мэри застала Гретхен сидящей на прежнем месте. Но с ней, к удивлению Мэри, был и Теодор. Он снял свою куртку, в расстегнутом вороте сорочки были видны кучерявые волоски. И Мэри пришла в полное замешательство. Теодор с улыбкой взглянул на нее:
– Покажите.
– Зачем?
Глупейший вопрос. Она хотела сказать «нет», но вышло бы грубо, и у нее почему-то вырвалось «зачем». Теодор рассмеялся:
– Что значит – зачем? Я хочу посмотреть.
– Я стесняюсь. Я раньше никогда не рисовала.
Но он не обратил внимания на возражения и отобрал у нее планшет.
Раскрыв, Теодор уставился на рисунки. Он изучал их чрезвычайно внимательно.
– Вы правда смотрели? – спросил он.
– Полагаю, что да.
– Гретхен, взгляни, – Теодор показал рисунки сестре. – Посмотри, что она сделала. – Гретхен кивнула; Мэри видела, что на обоих рисунки произвели впечатление. – Они хороши, Мэри, – сказал Теодор. – Вы рисовали не то, что считали нужным, а то, что действительно видели.
– Ну, не знаю, – произнесла довольная Мэри, однако она не понимала, что делать с этой похвалой.
– У вас глаз художника, – сказал он. – Это, знаете ли, редкость.
– Полно вам, – чуть не зарделась Мэри.
Гретхен встала.
– Идемте обратно, – позвала она.
В середине дня они перекусили, и Теодор снова заговорил о нарисованной Мэри оленихе.
– Мэри нужно ежедневно здесь рисовать, – сказал он сестре.
Затем Мэри и Гретхен вновь облачились в свои похожие купальные костюмы. На этот раз к ним
– А теперь дайте девочкам побыть наедине.
Теодор пошел прогуляться по пляжу, а Мэри приобняла Гретхен за плечо и втянула в разговор, который длился, пока та не пришла в лучшее расположение духа.
– Помнишь, как ты устроила меня к Мастерам? – спросила Мэри. – Я в жизни бы не подумала, что ты умеешь так врать. Я была просто в шоке.
– Я не врала.
– Да ты же сказала, что мой отец, упокой Господь его душу, собрался жениться на вдовушке с собственным домиком?
– Я сказала «что, если». Я не говорила, что так и есть.
– Ты чудовище.
– Оно самое, – улыбнулась Гретхен.
Когда вернулся Теодор, все отправились в гостиницу. Гретхен спросила у Теодора, не собирается ли он в город, но тот ответил, что нет, он думает задержаться еще на денек.
Переодевшись, они спустились, и Гретхен с Мэри какое-то время играли в карты с другими постояльцами. Теодор уселся в кресло и погрузился в книгу. Было душно, и карты, казалось, падают вяло. Два дня на море привели Мэри в состояние чудесной расслабленности.
– Так бы и просидела всю неделю без дела, – сказала она Гретхен.
Подруга же с улыбкой ответила:
– Отлично. Всю неделю от тебя ничего другого и не требуется.
Вечерняя трапеза была похожа на предыдущие: велась неспешная беседа, звучал смех, и к ее завершению еда, вино и морской воздух придали Мэри такую волшебную легкость, что она шепнула Гретхен:
– По-моему, я переборщила с выпивкой.
– Тогда пойдем прогуляемся по берегу, – сказала та. – Проветришь голову.
И вот, когда народ начал вставать из-за столов, Мэри и Гретхен, а посередине – Теодор, отправились к морю. Все взялись за руки, и Теодор замычал какой-то маршик. Мэри подумала, что это очень здорово – идти рука об руку с Теодором, и вот бы им быть одной семьей, она бы вышла за Теодора замуж, а Гретхен стала бы ее золовкой. Она, конечно, понимала, что это невозможно, но выпила лишку и рассудила, что ничего не поделать и мысли порой сами лезут в голову.
Солнце еще висело над океаном, когда они вернулись в гостиницу. Несколько человек, такие же утомленные, готовились отойти ко сну, другие еще сидели на веранде, любуясь закатом. Но Мэри еще немного вело, и она заявила, что лучше ляжет. Теодор пожелал ей доброй ночи, и Гретхен поднялась с ней в номер.
Они переоделись ко сну в мягком вечернем свете, проникавшем в окно. Мэри рухнула на постель и уставилась в потолок, который, казалось, чуть двигался. Гретхен подошла и присела к ней на кровать.
– Ты пьяна, – сказала она.
– Самую капельку, – ответила Мэри.
Немного помолчав, Гретхен произнесла:
– Я хочу, чтобы Теодор уехал.
– Не говори так.
– Я люблю брата, но сюда приехала побыть с тобой.
– Нам хорошо, – сонно отозвалась Мэри.
Какое-то время Гретхен ничего не говорила и только гладила Мэри по волосам.