Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

Теккерей Уильям Мейкпис

Он вскочил на ноги и обнял меня за плечо своей милой дрожащей рукой, которую только что отнял у внука.

— Что случилось, Артур, мой мальчик?! — спрашивал он, с тревогой заглядывая мне в лицо. — Неужто худые вести?.. Здорова ли Лора, детки?..

Я мгновенно справился с собой, взял его под руку и, прогуливаясь с ним по залитой солнцем дорожке старого крепостного вала, рассказал, что приехал сюда с непременным наказом от Лоры привезти его к нам погостить, а тем временем попробовать уладить его дела, которым, по-моему, не уделялось должного внимания; может быть, удастся спасти что-нибудь из постигшего их крушения — ну хотя бы вот для этого мальчугана.

Поначалу полковник и слышать не хотел о том, чтобы покинуть Булонь, Рози будет скучать по нем (он ведь думал, что по-прежнему ей нужен); однако стоило нам возвратиться в общество дам, и от всей решимости Томаса Ньюкома не осталось и следа. И БОТ он согласился; тут как раз домой воротился Клайв, и мы посвятили его в наш план, который он с

радостью поддержал. В тот же вечер я заехал за ними в коляске, чтобы отвезти их на пароход. Их нехитрый багаж был уже собран в дорогу. Обе дамы при расставании не выказали и тени сожаления, только Мари, маленькая служанка, вынесшая на руках ребенка, залилась горькими слезами. Клайв с нежностью поцеловал сына, а полковник вернулся с порога, чтобы еще раз поцеловать малыша, вынул из галстука маленькую золотую булавку, которую носил, и дрожащей рукой отдал ее Мари, присовокупив к этому просьбу хорошенько присматривать без него за внуком.

— Она добрая девушка, преданная и привязчивая, Артур, — сказал добрый старик, — а у меня ведь нет денег дать ей: ни единой рупии!..

Глава LXXIV,

в которой Клайв начинает новую жизнь

Наша повесть близится к концу, а для бедного Клайва жизнь только начинается. Отныне ему придется зарабатывать себе на хлеб; и вот я, наблюдая его труды, старания и неудачи, поневоле сравнивал его профессию со своей.

Писатели и люди им близкие, как известно, любят жаловаться на всевозможные тяготы и мытарства, сопряженные с их профессией. Наши разочарования, бедность и лишения весьма убедительно, а нередко и правдиво описываются теми, кто о нас пишет; однако, мне кажется, что в нашем деле есть свои преимущества, о которых забывают как сами сочинители, так и пишущие о них, а между тем если взвесить все за и; против, то, пожалуй, мы не ценим должным образом своего положения. У нас нет, так сказать, мецената-покровителя: мы не сидим больше у него в прихожей; дожидаясь, чтобы его светлость выслал нам несколько гиней в награду за наше льстивое посвящение. Мы сбываем свой товар книготорговцу, от которого зависим ровно столько же, сколько он от печатника или поставщика бумаги. Во всех крупных городах нашего отечества к нашим услугам имеются огромные книгохранилища с целым штатом библиотекарей и любезных помощников и где все наилучшим способом приспособлено дата удобства занятий. К тому же, наша дело можно начать, не имея капитала. Какая еще из так называемых ученых профессий может похвалиться подобной возможностью? Врачу, к примеру, надобно не только потратить много денег и сил; на приобретение знаний, но также нанять дом, обставить его мебелью, обзавестись лошадьми, экипажем и прислугой, прежде чем к нему пожалует хоть один приличный: пациент. Я слыхал, что этим джентльменам приходится ублажать богатых вдов, развлекать ипохондриков и упражняться еще во множестве всяких фокусов — иначе врачевание не приносит дохода. А сколько сотен фунтов стерлингов должен истратить адвокат до того, как он начнет зарабатывать? Надобно расплатиться за дорогостоящее университетское образование, снять приличную квартиру в Темпле, содержать клерка, разъезжать по округе — таковы неизбежные расходы, предстоящие стряпчему еще прежде, чем к нему явятся клиенты, придет слава и опытность. Конечно, выигрыш немалый, но сколько же надо выложить нашему законнику в надежде выиграть в этой лотерее! Литератору и не снится такой куш, зато и риску у него меньше. Будем же говорить о нашей профессии честно, без желания вызвать сочувствие у публики.

Художники плачутся куда реже многих наших собратьев-литераторов, хотя жизнь у большинства из них, по-моему, значительно тяжелее; у них меньше шансов на успех, и труд их протекает в более зависимых и менее приятных условиях. Я самолично наблюдал, как член Королевской Академии мистер Сми, эсквайр, унижался и льстил и при этом не переставал хвастаться, бедняга, и набивать себе цену с единственной целью получить заказ на портрет. Я был свидетелем того, как видный фабрикант из Манчестера рассуждал об изящных искусствах перед одной из картин Джей Джея и с видом знатока нес какую-то несусветную чушь. Я видел, как бедный Томкинс водил по выставке некоего мецената, готовый улыбаться любой шутке богача, и как в глазах его засветилась робкая надежда, когда тот остановился перед его собственным полотном. Помню, как однажды чернокожий слуга Чипстоуна проводил меня через анфиладу комнат, населенную гипсовыми богами и героями, в великолепную мастерскую своего хозяина, где тот сидел, тщетно поджидая заказчика и справедливо опасаясь прихода домовладельца со счетом за квартиру. Приглядевшись к тому, в какие непомерные траты вводит этих господ их ремесло, я возблагодарил свою счастливую судьбу: мне не надобно заискивать перед покровителем, входить в расходы из соображений престижа, к тому же моя профессия не требует особых капиталовложений — здесь нужно лишь трудолюбие, способности да стопка бумаги.

С рвением взявшись за новое дело, Клайв Ньюком никак не мог укротить свою гордость и плохо поддавался дрессировке. У него был природный талант, и в результате своих довольно отрывочных занятий он приобрел определенную сноровку. И все же его

картины уступали карандашным рисункам (услышь это мой друг, он ни за что бы со мной не согласился), эскизы и наброски были лучше законченных произведений. Сознавая такое свойство его артистической натуры, друзья пытались подать ему добрый совет, однако, как и положено, он не был нам благодарен за это. Пришлось немало повоевать с ним, прежде чем он согласился нанять квартиру, где бы мог трудиться над выполнением заказов, которые мы для него подыскали.

— К чему мне дорогая квартира?! — возмущается Клайв, ударяя кулаком по столу. — Я нищий и могу снять разве что какой-нибудь чердак. И потом — с какой стати ты вздумал платить мне за свой портрет и за портрет Лоры с детьми! На черта Уорингтону изображение его мрачной старой рожи? Не нужны вам эти портреты — вы просто хотите всучить мне деньги. С моей стороны было бы куда честнее сразу взять у вас эти деньги и признать себя попрошайкой. Знаешь, Пен: по-моему, единственный мой честный заработок — это те деньги, которые мне платит торговец гравюрами с Лонг-Экра; он покупает мои рисунки по четырнадцать шиллингов за штуку, и я могу заработать у него около двухсот фунтов в год. Я рисую для него почтовые кареты и кавалерийские атаки, сэр; публика больше любит почтовые кареты на темной бумаге — лошадей и придорожные столбы надо рисовать белилами, пыль — светлой охрой, даль кобальтом, а куртки на почтальоне и кучере — разумеется же, киноварью. Вот так джентльмен может заработать на жизнь. А то выдумал — портреты! Это же замаскированная милостыня! Приходит Крэкторп и еще человек шесть из его полка — все отличные ребята — и говорят: нарисуй, мол, а потом присылают мне по пять фунтов за портрет. А мне стыдно брать от них деньги!

Таков был обычно смысл монолога, который произносил Клайв Ньюком, расхаживая после обеда по нашей столовой; при этом он непрестанно теребил ус и откидывал со лба длинные русые волосы, обрамлявшие его исхудалое лицо.

Когда Клайв согласился наконец переехать в новую квартиру, на дверях которой друзья посоветовали ему повесить небольшую вывеску, туда перебрался и полковник, с грустью покинувший наших детей, к которым успел искренне привязаться за время жизни у нас и которые всегда потом встречали его приход радостными криками, улыбками, ласками и иными проявлениями своего детского гостеприимства. В день его отъезда Лора подошла к нему и поцеловала его со слезами на глазах.

— Ты знаешь, как давно мне хотелось это сделать, — призналась она потом своему супругу.

Трудно описать, как мило держался старик, покуда гостил в нашем доме, сколько было в нем тихой благодарности, добродушия, трогательной простоты и заботливой предупредительности. Все до единого слуги рвались как-нибудь услужить ему. Горничная Лоры так же расчувствовалась при его отъезде, как и ее хозяйка. Когда ему несколько дней нездоровилось, наша кухарка специально готовила для него самые вкусные пудинги и желе, чтобы только заставить его поесть. Парень, исполнявший в нашем доме обязанности камердинера и буфетчика (ленивый и обжорливый малый, которого Марта вечно ругала за это без всякой пользы), готов был мигом вскочить с места и даже бросить ужин, если его отправляли с поручением к полковнику. Мое сердце исполняется глубокого чувства, когда я вспоминаю добрые слова старика, сказанные мне на прощание, и я с радостью думаю о том, что мы доставили некоторое утешение этой измученной благородной душе.

Пока полковник с сыном гостили у нас, Клайву, разумеется, приходили письма от семьи из Булони, но, как подметила моя жена, письма эти, по-видимому, не доставляли большой радости нашему другу. Он пробегал их глазами, а затем перебрасывал отцу или с мрачным видом совал в карман.

— Понимаешь, эти письма совсем не от Рози, — признался он мне со вздохом однажды вечером, — ну да, они написаны ею, только за единой у нее все время: стоит ее маменька. Эта женщина — сущий бич нашей семьи, Пен! Ну как мне от нее избавиться? Как от нее откупиться, господи помилуй! — С этими словами он спрятал лицо в ладони, и моему умственному взору представилась картина их семейной жизни — молчаливо сносимые обиды, унизительные попреки, глупое тиранство.

Повторяю, что значат так называемые бедствия по сравнению с этими мелочами жизни?

Полковник перебрался вместе с Клайвом на новую квартиру, которую мы подыскали для молодого живописца неподалеку от прежнего их обиталища на Фицрой-сквер, где он некогда юношей: провел несколько счастливых лет. Когда к ним повалили заказчики, — а их поначалу явилось множество, ведь почти все прежние друзья Клайва желали помочь ему, — старик прямо-таки воспрянул духом. Даже по лицу его было видно, что дела в мастерской пошли на лад. Он показывал нам комнаты, в которых должны были поселиться Рози с мальчуганом. Он без конца рассказывал про своего внука нашим детям и их матери, готовой слушать его часами. Он украшал будущую детскую всевозможными поделками собственного изготовления и хорошенькими вещицами, купленными им по дешевке во время прогулок близ Тоттенхем-Корт-Роуд. Он искусно склеил целый альбом из картинок и рисунков для забавы мальчугана. Просто удивительно, до чего этот малыш уже теперь любит картинки! Он, несомненно, пойдет талантом в отца. Жаль только, что у него такой непутевый старый дед, который пустил по ветру все их состояние.