Нюрнбергский эпилог
Шрифт:
Что он имеет общего со всей этой сворой убийц и грабителей!
Шахт был одним из немногих подсудимых, которые открыто выступали на процессе с разоблачениями гитлеровского режима. Это ему принадлежат слова:
— Гитлер обещал бороться с политической ложью, а сам с помощью Геббельса постоянно ею пользовался; он обещал соблюдать веймарскую конституцию и нарушил ее; он создал гестапо и уничтожил свободу личности; он подавлял насильно свободный обмен мнениями и информацией и держал преступников на государственной службе. Он делал все, чтобы нарушать собственные обещания. Он обманывал мир, Германию и меня лично.
И в Нюрнберге, и позднее,
«В моих собственных глазах я был виновен с точки зрения закона. Я совершил высшую измену. Я действовал в целях свержения, даже смерти тирана и вместе с другими принял активное участие, чтобы добиться этой цели».
Так почему же Руденко и Джексон не приняли этого во внимание? Почему и американский и советский обвинители в Международном трибунале были столь неумолимы в своем стремлении доказать, что Шахту нет никаких оснований стыдиться своих соседей по скамье подсудимых. Больше того, оба прокурора утверждали, что без Шахта не было бы не только «вора и убийцы» Германа Геринга и палача Кальтенбруннера, но не вознесся бы на вершину государственной власти и сам Гитлер.
Шахт слушал выступления обвинителей и с негодованием отмечал, что они без всякого сочувствия относятся к тому, что сам он оказался жертвой гитлеровского режима. Более того, по некоторым репликам Джексона можно было понять, что Шахту не следует ожидать от Международного трибунала чего-либо иного по сравнению с тем, что ждет Геринга или Кальтенбруннера.
Тем не менее по поводу судьбы Яльмара Шахта как в самом начале процесса, так и в ходе его возникало немало разногласий. Даже в совещательной комнате судьи Международного трибунала, которые были едины в своем мнении по большинству вопросов, серьезно разошлись в оценке этого человека.
Шахт занимал особое положение на скамье подсудимых. Это была, пожалуй, наиболее своеобразная фигура. Мало кто сомневался насчет бесславного конца Геринга или Риббентропа, Кальтенбруннера или Франка. Чудовищная их преступность была столь очевидной, что казалось излишним устраивать судебную процедуру. Каждый шаг их политической карьеры от зарождения нацизма до краха «третьей империи» отмечен омерзительными злодеяниями.
Другое дело Шахт. И суть здесь вовсе не в тех парадоксах, на которые делал акцент доктор Дикс, хотя и они, конечно, придавали этой фигуре определенный колорит. Гораздо важнее была необычность обвинения, предъявленного «финансовому чародею».
В чем обвиняли Геринга, Риббентропа? В том, что они лично и непосредственно в течение многих лет плели сеть заговора с целью ввергнуть Германию и всю Европу в страшную войну. Что вменялось в вину Герингу и Кейтелю, Деницу и Редеру, Франку и Кальтенбруннеру? Прежде всего чудовищные нарушения законов и обычаев войны, в результате чего появились Освенцим и Бухенвальд, Бабий Яр и Треблинка, Орадур и Лидице.
А Шахт в чем повинен? Ведь лично и непосредственно он не участвовал в составлении планов агрессии, в издании приказов об убийствах и грабежах во время войны. Если свести к нескольким словам сущность обвинений против него, то она заключалась в следующем: возглавляя имперский банк и министерство экономики Германии, будучи лично и непосредственно связан
Но разве перевооружение армии является международным преступлением? Так или иначе в перевооружении обычно участвуют крупнейшие капиталистические фирмы. Значит, и руководители этих фирм должны нести ответственность за то, как и в каких целях будет использовано произведенное ими оружие.
Кстати говоря, Шахт хорошо знал, что с ним в одной тюрьме находятся не только Геринг и Риббентроп. От него не скрывали, что тут же содержатся и многие тузы германской военной промышленности, такие, как Крупп, Флик, Ильгнер, Шницлер. Советский Союз решительно требовал их осуждения. Полностью поддерживали эту позицию и обвинители других стран, представленных в Международном трибунале.
Характеризуя зловещую роль руководителей крупнейших монополий в гитлеровском государстве, главный американский обвинитель заявил на процессе, что все эти круппы и флики, ильгнеры и шницлеры «отдали свое имя, престиж и финансовую поддержку, чтобы привести к власти нацистскую партию... с откровенной программой возобновления войны», а затем «как только началась война, за которую они были непосредственно ответственны, привели германскую промышленность к нарушению договоров и международного права».
Мысль обвинителей, таким образом, была предельно ясна: за развязывание агрессивной войны должны понести заслуженную кару наряду с политиками и военными также и те, без чьей помощи оказались бы бессильны и политики, и военные, а именно — фабриканты и банкиры. Вот это-то совершенно новое в истории международного права обвинение и было направлено своим острием против Яльмара Шахта. Как нетрудно догадаться, оно пугало далеко не одного Шахта и не только германских «пушечных королей». Кто-кто, а Шахт-то хорошо знал, какие тесные связи существовали между германскими монополистами и монополистами других стран, в особенности США. Он отлично понимал, что от приговора по его делу зависела не только его судьба. В том, чтобы Шахт не был разоблачен до конца и осужден по заслугам, были заинтересованы и американские монополии.
Но по заранее согласованному плану, предусматривавшему, в частности, распределение подсудимых между обвинителями, Яльмар Шахт «достался» как раз прокурорам США. В этом, как мы увидим дальше, была некая ирония истории. Лишь по некоторым вопросам Шахта допрашивал в Нюрнберге представитель советского обвинения Г. Н. Александров.
«Отдайте вашу должность Гитлеру»
С первых дней своей карьеры, начавшейся еще в начале XX века, Шахт твердо решил, что он будет служить тому классу, который господствует в экономике, тем группам людей, которым принадлежат в мире все богатства и которые подчинили себе все достояние человеческого труда в его разнообразных проявлениях. За многие десятилетия он усвоил, что политики приходят и уходят, время от времени все меняется — гогенцоллерны, эберты, шейдеманы, брюнинги и штреземаны, на смену империи приходит республика, республику сменяет диктатура. Неизменным остается лишь тот, невидимый простым глазом дирижер, по воле которого зачастую происходят эти волшебные превращения, — его величество капитал.