Нюрнбергский набат. Репортаж из прошлого, обращение к будущему
Шрифт:
Эймен: Это лицо, которое дало письменные показания, находящиеся сейчас перед вами.
Кальтенбруннер: Фамилия, которая здесь написана — Иозеф Шпациль. Его я знаю.
Эймен: Может быть, вы взглянете на абзац, который начинается: «В отношении „особого обращения“…» Вы нашли это место?
Кальтенбруннер: Чтобы охватить содержание этого документа, я должен прочитать его полностью…
Эймен: Но, подсудимый, у вашего защитника есть копии всех этих документов, и я уверен, что,
Кальтенбруннер: Нет, мне этого недостаточно. Я, во всяком случае, должен знать, о чем говорится в этом документе, раз я должен немедленно отвечать Вам.
Эймен: Хорошо, в таком случае читайте дальше.
Председатель: Подсудимый, о ваших интересах будет заботиться не только ваш защитник, но и Трибунал, который не допустит нарушения их, а сейчас вы должны отвечать на вопросы.
Кальтенбруннер: Хорошо.
Эймен: Сейчас обратимся к середине страницы и будем читать, начиная со слов:
«В отношении „особого обращения“ мне известно следующее:
Во время совещаний начальников секторов группенфюрер Мюллер часто советовался с Кальтенбруннером о том, следует ли применить по тому или другому делу „особое обращение“ или следует вопрос об „особом обращении“ обсудить. Вот пример такого разговора: Мюллер: „Скажите, пожалуйста, по делу „А“ следует применить „особое обращение“ или нет?“
Кальтенбруннер отвечал „да“ или предлагал представить вопрос на решение рейхсфюреру.
Или:
Мюллер: „Обергруппенфюрер, от рейхсфюрера СС не поступило никакого ответа в отношении применения „особого обращения“ по делу „А““.
Кальтенбруннер в этом случае отвечал: „Запросить ответ“. Бывало и так, что Мюллер вручал Кальтенбруннеру документ и просил его инструкций, как это было описано выше.
Когда подобная беседа происходила между Мюллером и Кальтенбруннером, упоминались только инициалы, так что лица, присутствовавшие на совещаниях, никогда не знали, о ком шла речь».
И затем два последних абзаца:
«Когда некоторые дела разбирались в моем присутствии, как Мюллер, так и Кальтенбруннер предлагали применить „особое обращение“ или передать рейхсфюреру СС для получения его санкции на применение „особого обращения“. По моей оценке, приблизительно в 50 процентах из этих случаев было дано одобрение на применение „особого обращения“.
Является ли содержание этого письменного показания под присягой правдой или ложью, подсудимый?
Кальтенбруннер: Содержание этого документа нельзя назвать правильным в вашем толковании, господин обвинитель… В этой связи я хочу сказать следующее: возможно, что Мюллер говорил со мной об этом, поскольку это меня очень интересовало с точки зрения внешней политики и информации.
Эймен: Часто ли у вас были совещания с вашими начальниками отделов, включая Мюллера, как это указывается в этом документе?
Кальтенбруннер: Господин обвинитель, вчера и сегодня я заявлял вам, что я, само собой разумеется, разговаривал с Мюллером, когда мы вместе обедали…
Эймен: Подсудимый, давали ли вы Мюллеру как начальнику
Кальтенбруннер: Нет, русская армия была довольно далеко от Берлина в феврале 1945 года. Военные могут дать здесь точные сведения относительно того, где тогда проходил фронт; мне кажется, что в тот момент не было необходимости в эвакуации на юг.
Эймен: Были ли вы знакомы с Мартином Зандбергером, начальником группы VI-A главного имперского управления безопасности?
Кальтенбруннер: Это был ближайший сотрудник так часто упоминавшегося здесь Шелленберга, через него осуществлялась связь между Шелленбергом и Гиммлером.
Эймен: Я прошу, чтобы подсудимому показали документ ПС-3838, который становится доказательством США-800.
(Обращаясь к подсудимому.)
Я обращаю ваше внимание только на два первых абзаца этого письменного показания, данного под присягой.
„В бытность мою начальником группы VI-A в РСХА мне стало известно следующее:
В феврале 1945 года начальник группы штандартенфюрер СС Штейнле сказал мне, что он должен был представлять Шелленберга на ежедневных совещаниях начальников отделов. На одном из таких совещаний Мюллер — начальник IV отдела — представил Кальтенбруннеру список лиц, которые находились в заключении вблизи Берлина или в самом Берлине, и Кальтенбруннер должен был решить, должны ли они были быть перевезены в Южную Германию или расстреляны, поскольку русские армии приближались к Берлину. Штейнле не знал, что это были за люди. Кальтенбруннер вынес решение чрезвычайно поспешно и поверхностно, и Штейнле выразил мне свое негодование по поводу легкомысленного характера этой процедуры. Я предположил, что Кальтенбруннер приказал провести ряд расстрелов, поскольку, если бы было приказано провести эвакуацию, не было бы разговоров о легкомысленном характере этой процедуры“.
Является ли это письменное показание под присягой правдой или ложью?
Кальтенбруннер: Нет, это показание неправильно… Здесь, во втором параграфе говорится: „Во время моего пребывания в лагере интернированных в Англии на одной из прогулок я узнал от Шелленберга…“ Важно установить, знал ли Зандербергер об этом уже в феврале 1945 года от Штейнле или он узнал об этом через Шелленберга во время совместного пребывания в заключении в Лондоне. Это может быть установлено только при непосредственном опросе Зандербергера моим защитником. А пока это не установлено, я отрицаю правильность этого заявления.
Эймен: Хорошо. Подсудимый, знакомы ли вам какие-либо из приказов, называемых „приказами о пуле“, которые направлялись в концентрационный лагерь Маутхаузен?
Кальтенбруннер: Я уже высказал вчера свою точку зрения по вопросу об этих „приказах о пуле“. Я сказал, что ничего не знал относительно этих приказов.
Эймен: Издавали ли вы сами какой-либо устный приказ в дополнение к так называемому „приказу Кугель“? Издавали ли вы когда-нибудь такой приказ?