О бедном гусаре замолвите слово
Шрифт:
– Сударыня, извините, что заставил вас ждать! – Мерзляев склонил свою красивую голову и поцеловал Настеньке руку. – Дел невпроворот! Не покладаю рук. Здесь ем, здесь сплю… Кстати, Настасья Афанасьевна, окажите любезность, разделите со мной скромный ужин старого холостяка. – Он жестом указал на накрытый стол.
– Господин Мерзляев, спасибо, что вы меня приняли.
– Какие пустяки! Это вы оказали мне честь! Богиня! Служительница Мельпомены снизошла до незаметного чиновника… Как сказано у Пушкина: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» Это Александр Сергеевич, кажется, в ссылке написал, –
– Я по поводу папеньки, – начала излагать свою просьбу Настенька. – Была у судьи, в канцелярии градоначальника, все говорят, что это дело не в их компетенции… Что папенька якобы не случайно попал в госпожу градоначальницу, а… покушался!
– «Покушался»? – засмеялся Мерзляев. – Так прямо и сказали? Ха-ха… Ох и любят же у нас перегнуть палку!
– Чистое недоразумение! – радостно поддакнула Настенька.
– Ну, это как посмотреть! – Мерзляев неожиданно посерьезнел. – Он ведь не в студентишку какого-нибудь выстрелил, он попал в важную особу, да еще… в такое место, что дело приобретает эдакий, я бы сказал, сатирический характер.
– Он вообще не в нее целил! Он хотел попасть в офицера!
– Сударыня, – помрачнел Мерзляев, – думайте, что говорите! Значит, ваш папенька хотел убить защитника отечества!
– Я вам сейчас все объясню, – взмолилась Настенька. – В суфлерской будке во время представления появился пьяный офицер… В смысле – лицо… защитника отечества… и стало говорить…
– Что?
– Ну… Просто ерунду… В любви мне объяснялся.
– Это не по нашей части, – улыбнулся Мерзляев. – Любовь – дело полиции! А кто-нибудь еще видел этого офицера?
– Я и папенька!
– Больше никто? Плохо! Очень плохо, сударыня. Вряд ли вашему отцу удастся избежать наказания. Поверьте, я душой на вашей стороне, но как помочь? Прямо не знаю, с чего начать… Как подступиться к этому деликатному делу?
Мерзляев отхлебнул шампанское и зашагал по комнате, погрузившись в раздумья. Настенька поняла, что час расплаты пробил. Будучи любящей дочерью, она всхлипнула и начала боязливо расстегивать пуговки на своем платье. Мерзляев заметил это движение и удивленно вскинул бровь:
– Вам жарко, сударыня?
– Нет, то есть да… – забормотала покрасневшая Настенька. – Душно… Скорее, холодно… В общем, я подумала… Вы же сами сказали: как подступиться…
– Что? Как вы могли такое подумать? – с искренним негодованием воскликнул Мерзляев. – Хорошего же вы мнения о нашем департаменте!
– Извините, я не хотела вас обидеть. – Настенька лихорадочно начала застегивать пуговицы.
– Неужели вы решили, что я – злодей, который воспользуется своим служебным положением? Если вам жарко, можете и расстегнуться!
Пальцы Настеньки остановились на полпути и после секундного колебания поползли вниз.
– Вы меня ранили в самое сердце! – с благородным пафосом продолжал Мерзляев. – Я знаю, нас не любят, не уважают, но зачем же так унижать?!
Пальцы Настеньки быстро поползли вверх, застегивая пуговки одну за другой.
– Девочка моя! – Мерзляев подсел к Настеньке. – Я ценю ваши дочерние чувства, это благородно, но, если вдуматься, до чего мы докатились! Вы бледны, вся дрожите… А меня вы пожалели? Ведь жертва здесь не вы, а я! У меня тоже,
Растерянная Настенька покорно потянулась к пуговкам.
– Нет! – закричал Мерзляев. – Не оскверняйте святого! Не здесь! И не сейчас!.. Завтра, после ужина! Я хочу дать вам время, чтобы вы успели меня хоть чуточку полюбить. Обещайте мне! Успеете?
– Попробую, – обреченно сказала Настенька. – А как же все-таки насчет папеньки?!
– Боже, как вы все меркантильны! Выпущу я завтра вашего родителя! Целым и невредимым! Но любить-то меня прошу не за это!.. Помните, как у нашего незабвенного классика сказано: «А ты, невинная, ты рождена для счастья. Беспечно верь ему, летучий миг лови: душа твоя жива для дружбы, для любви, для поцелуев сладострастья!» – Мерзляев побледнел и неожиданно перешел на прозу: – Покиньте меня немедленно! Я могу с собой не совладать!
Он заскрежетал зубами и отвернулся. Настенька поспешно выбежала из кабинета. Оставшись один, Мерзляев еще несколько секунд задумчиво слушал музыку, доносящуюся из-за стены, потом вздохнул, взглянул на часы и, подойдя к двери в соседнюю комнату, приоткрыл ее.
В комнате музицировали двое: жандарм играл на скрипке, за роялем сидел человек в штатской одежде.
– Концерт окончен!
– Слушаюсь! – гаркнул жандарм. Он убрал скрипку в футляр и, обратившись к аккомпаниатору, скомандовал: – Встать! Руки назад! Шагом марш!
Пианист выполнил приказ и, позвякивая кандалами, тихо пошел впереди жандарма…
О бедном гусаре замолвите слово,Ваш муж не пускает меня на постой.Но женское сердце нежнее мужскогоИ сжалится, может, оно надо мной.Я в доме у вас не нарушу покоя,Скромнее меня не найти из полка,И если свободен ваш дом от постоя,То нет ли хоть в сердце у вас уголка? —тихо напевал Плетнев старинный романс.
В зале офицерского клуба гусары коротали время. За ломберным столом играли в бридж, стучали бильярдные шары, дым от трубок плавал по комнате.
Около Плетнева за большим круглым столом сидели несколько гусаров с мрачными лицами. Несмотря на то что стол явно предназначался для трапезы, на нем не было ни тарелок, ни рюмок, ни бутылок, ни кушаний.
В залу вошел полковник Покровский, поздоровался с подчиненными, приблизился к столу.
– По какому поводу пирушка намечается?
Офицеры переглянулись.
– День рождения у Лыткина! – сказал наконец Симпомпончик.
– Поздравляю! – Полковник сердечно протянул руку.